Джеб поднял кружку и повернулся к Дарту.
— Выпьем, брат! Может, фря, ты не вылезешь из той дыры и пьешь в последний раз… И если такое случится, пусть Элейхо будет к тебе благосклонен! Пусть сгоришь, но быстро! Пусть перемелет, но с головы, а не с ног — чтоб, значит, недолго мучиться!
— П-пусть! — поддержал Глинт и поднял кружку, но тут Птоз, нахмурившись, прогудел:
— А вот Крибу, предку моему, ногу откромсало! И это нужно помянуть! Криба — отдельно и ногу — отдельно!
— Тут хватит ровно на два поминовения, — сказал Дарт, покачивая кружкой.
Джеб поднял кружку и повернулся к Дарту.
— Выпьем, брат! Может, фря, ты не вылезешь из той дыры и пьешь в последний раз… И если такое случится, пусть Элейхо будет к тебе благосклонен! Пусть сгоришь, но быстро! Пусть перемелет, но с головы, а не с ног — чтоб, значит, недолго мучиться!
— П-пусть! — поддержал Глинт и поднял кружку, но тут Птоз, нахмурившись, прогудел:
— А вот Крибу, предку моему, ногу откромсало! И это нужно помянуть! Криба — отдельно и ногу — отдельно!
— Тут хватит ровно на два поминовения, — сказал Дарт, покачивая кружкой. — Что помянем сначала, Криба или ногу?
— Криба! И пить будут все! — Птоз обвел тяжелым взглядом рыбаков, важного рами с его компаньонами и уставился на длинноухих. — Все, я сказал! Кази, тощая задница, неси кувшины!
Но джолты не собирались пить. Один из них — широкоплечий, коренастый, в зеленом кильте, подпоясанном ремнем, — поднялся и сделал странный жест: развернул уши, оттопырил их и снова скатал трубочкой. Смысл этих телодвижений был непонятен Дарту, но шея Птоза мгновенно побагровела, Глинт насупился, а Джеб подскочил, лязгнув зубами и стиснув кулаки.
— Ты! — Птоз, вцепившись правой рукой в кружку, пальцем левой ткнул в длинноухого. — Ты что? Не хочешь помянуть Криба? Криба, который был моим почтенным предком?
Коренастый джолт пробормотал несколько слов. Он говорил на рами, однако резкий скрипучий голос и непривычный акцент сделали реплику туманной. Но главное Дарт уловил: длинноухий прошелся по всем вонючим крибам, предкам Птоза, не забыв о волосатой нечисти, одарившей жизнью его мать. Были еще какие-то добавления, наверняка изящные, но непонятные нюансы, от коих в глазах Глинта и Джеба вспыхнул боевой огонь, а Птоз налился кровью и судорожно выдохнул:
— Ну, сейчас ты выпьешь, отродье ушастое! Всех моих предков помянешь, клянусь Элейхо! Так напьешься, что уши обвиснут!
Гигант размахнулся и метнул кружку. Она просвистела в воздухе пушечным ядром, пробудив у Дарта смутные и неприятные воспоминания; затем раздался треск, и по лицу коренастого потекло вино, смешанное с кровью. Джолты взревели; рыбаки со своими подружками бросились прочь, а следом — важный рами, тащивший своих компаньонов, будто детишек. Кази, хозяин, прыгал у возвышения с кувшинами, заламывал руки и причитал:
— Во имя Предвечного, доблестные маргары!.. Ради ваших почтенных предков!.. И ради моих детей!.. Мир, доблестные, мир! Клянусь, я…
Джеб швырнул в него блюдо, Кази пискнул и скорчился за кувшинами, а три маргара ринулись навстречу джолтам, столкнувшись с противником на пороге пещеры. Столбы, державшие навес, с грохотом рухнули, тент накрыл толпу бойцов, звучные удары и проклятия смешались с топотом, треском бьющейся посуды и раздираемых одежд, затем снаружи, на террасе, послышались вопли прохожих и отдаленный барабанный бой. Схватка перешла в положение лежа, тент осел и начал дергаться туда-сюда, словно под ним шевелилась груда огромных жуков, не поделивших лакомой добычи; его бело-синяя поверхность то опадала, то выпирала волнами вверх, обтягивая чье-то темя, зад или кулак, и на ней стали проступать бурые пятна — может, кровь, а может, жирный соус.
Взирая на эту подковерную битву, Дарт с неодобрением хмурил брови. Какая-то мысль рождалась и билась в его голове, но, так и не оформившись до конца, заснула, убаюканная винными парами. Он потер нос, поглядел, как трепыхаются под тентом драчуны, пробормотал: «Что за болваны, право!» — и поднялся, слегка покачиваясь.
Причины скверной репутации маргаров стали теперь понятными.
Барабанный бой сделался ближе, и два десятка серых беретов ворвались с террасы. Палки их заработали, не разбирая правых и виноватых, под тентом взвыли, и шевеление пошло на убыль, хотя в самой середине кто-то еще дергался и хрипел — то ли Птоз добивал коренастого, то ли наоборот. Откуда-то появились веревки, и стражи принялись вытаскивать драчунов, вязать запястья к шее и нанизывать на канат, попутно пересчитывая ребра палками. Но с Птозом, отбивавшимся руками и ногами, этот номер не прошел, и стражники, насев на великана впятером, свалили его наземь и закатали в тент. Как показалось Дарту, вся операция прошла с похвальной быстротой и несомненной ловкостью.
Он попытался разбудить дремлющую мысль и чуть не ухватил ее за хвост, однако ему помешали: в пещеру шагнул сержант в оперенном берете — не тот, что провожал его утром, а другой, постарше и помрачней. Небрежно присев перед Дартом, страж, поигрывая палкой, направился к Кази.
— Из-за чего сцепились в этот раз? Не поделили женщин? Или жратвы и медов не хватило?