— Жарко, — заметил Дарт.
— Жарко, — согласился Руун и протянул ему флягу. — Самое время освежиться. Пей, Дважды Рожденный!
Это было вино, крепкое и ароматное, — вероятно, из виноградных ягод или других неведомых плодов. Дарт глотнул, в удивлении вскинул брови и, запрокинув голову, присосался к фляге. Божественный нектар! Когда же он пробовал его в последний раз? И с кем? Неужели с тех пор миновало четыре столетия? Целая вечность!
Руун беспокойно зашевелился и потянул сосуд к себе.
— Аррхх… это же тьо… крепкий тьо… Ты уверен, что не умрешь, Дважды Рожденный? Случись такое, Кордоо спустит с меня шкуру, а тебе придется рождаться в третий раз!
— С чего мне умирать? — Дарт неохотно выпустил фляжку.
— Рами не любят тьо, у рами другой напиток, из меда, — сообщил Руун, сделав основательный глоток, а за ним — второй и третий.
— Рами не любят тьо, у рами другой напиток, из меда, — сообщил Руун, сделав основательный глоток, а за ним — второй и третий. — Рами не похожи на даннитов — если пьют тьо, сильно болеют. И еще у них хвост опускается… тот, что спереди, между ног… Потом не запрыгнуть на самку.
— Я — другой рами, из очень далеких мест, где пьют тьо от красного времени до синего. И все хвосты стоят торчком. Я могу выпить больше любого даннита.
— В самом деле? Тогда бери и пей!
Тяжесть постепенно возрастала, но вино наполнило Дарта чувством невыразимой легкости. Он отхлебнул пару раз, возвратил флягу Рууну и бросил взгляд на упражнявшихся копьеносцев.
— Вашим воинам приходилось сражаться с тьяни?
— Бу-у… — Его собеседник оторвался от горлышка и вытер мех на нижней челюсти. — Нет, конечно, нет. Мы живем далеко друг от друга, каждый в положенном месте, в своих жилищах и городах. Зачем нам сражаться и что делить? Только волшебные зерна, когда случается балата… Но балата — такая же редкость, как рами, который любит тьо.
— Однако ты его видишь, — Дарт хлопнул ладонью по груди и потянулся к фляжке. — Объясни мне, Руун, кто же такие ваши воины? Те, что бьются сейчас с корзинами?
— Разве н-не понятно? — Язык Рууна слегка заплетался. — Я ведь с-сказал: воины — с-сыновья пятнадцати отцов… ссс… с-сборщики фруктов и ягод… п-плетельщики корзин… а есть такие, что делают ремни и паруса или ищут раковины… или добывают таато и деревья для плотов… вс-се молодые, еще н-не избранные женщинами… Оч-чень с-свирепые и смелые!
— А кто твой брат Кордоо? Вождь, опытный в делах войны?
— Аррхх!.. Он — С-судья, н-не опускающий хвост… он мирит тех, кто с-спорит… с-спорит из-за плодовых деревьев или отмелей с раковинами… Вс-се его с-слушают! Вс-се! И в Грр-ремучих Гейзерах, и в Рр-радужных Водах, и в Сс-серых Осыпях… П-потому его и п-послали!
Фляга показала дно.
— Кажется, у тебя опустился хвост, — заметил Дарт.
— Н-не может б-быть!
Руун встал. Стоял он довольно прямо, но лишь по той причине, что хвост еще слушался хозяина. Руун обхватил им ближайшую подпорку галереи.
— Ещ-ще?
— Конечно. Сделайте милость, сударь мой.
Руун исчез, но вскоре объявился с полной фляжкой, которую они прикончили в добром и нерушимом согласии. Беседа тем временем продолжалась и становилась все теплей и доверительней; Дарт спрашивал, Руун с охотой отвечал, и, хоть его речи были уже невнятными, молола мельница исправно, и мука сыпалась в мешок. Наконец, заикаясь и дергая хвостом, он принялся рассуждать о тактике, стратегии и военной доктрине. Сводились они к тому, что даннитские храбрецы, объединившись в Лиловых Долинах с отрядами рами, двинут пешим ходом в предгорья, к дыре, откуда били молнии; а там и джолты подойдут — по милости Элейхо, не одни, а с клеймсами да керагитами. И будет у дыры так много смелых и свирепых воинов, что не пробиться к ней бесхвостым жабам! У них опустится (тут шел неясный термин, связанный с физиологией чешуйчатых)… и если вывернуть наизнанку (это уже касалось их репродуктивных процессов)… то жабьи яйца (вывод невероятный, но крайне оскорбительный для самок тьяни)…
Изложив свое мнение о расе тиан, Руун расслабился, свесил голову и начал похрапывать.
Дарт спать не хотел. Вино играло в его жилах, но не туманило мысли, а подгоняло их, как гонит всадник притомившегося скакуна. Под этим кнутом мысли ускорили бег, а затем обернулись видениями: будто сидит он не на даннитским плоту, а у стола в харчевне, который прогибается под дюжиной бутылок, кубками с вином и блюдом с каплунами, и будто пирует и пьет не один, а в дружеской компании. Их было трое, его друзей; фигуры их тонули в полумраке, но лица он видел отчетливо — пожалуй, впервые с тех пор, как пробудился к новой жизни на Анхабе.
Одна физиономия — грубоватая и щекастая, пышущая уверенностью и силой; лицо другого — юное, с черными глазами и щегольскими усиками, с румянцем на щеках, покрытых, словно персик осенью, бархатистым пушком; черты третьего, мрачного сурового мужчины, поражали тонкой красотой и благородной бледностью. Эти трое казались такими разными, такими непохожими друг на друга! Объединяло их лишь одно: они взирали на Дарта с любовью и упреком.
— Что же вы наделали, друг мой! — произнес бледный. — Явились в тихий край, посеяли соблазн в мирных душах… Нехорошо!