Конечно, продолжалось это недолго — уже на следующий день профессора разбрелись по другим проектам и экспериментам. В НИИ «Пандора» всегда происходит что-нибудь интересное. Профессор Гадюкин вновь занялся «Бронтом» и с каждым днем все чаще потирал руки, готовясь объявить о скорой победе…
Он уже и думать позабыл о своем драгоценном Альберте, улетевшем в Америку… когда Эдуард Степанович неожиданно вернулся.
— Получайте свое сокровище, профессор, — устало поставил на стол коробку он. На сей раз — обычную картонную, без каких-либо защитных приспособлений.
— Альберт! — расплылся в улыбке Гадюкин, снимая крышку.
— Здравствуйте, профессор, — ответил искусственный мозг. — Я скучал. Рад снова вас видеть.
— А уж я-то как рад! Лелик! Лелик, иди сюда, посмотри, кто вернулся!
— Ур-ру! — тепло прорычал великан.
— Присаживайтесь, батенька, присаживайтесь! — захлопотал вокруг главбеза Гадюкин. — Как слетали? Как прошло? Мы выиграли?… Пожалуйста, скажите, что Альберт выиграл!
— Нет, не скажу. Сожалею, но мы проиграли, профессор, — с каменным лицом ответил Эдуард Степанович. — Вы были правы — ваш Альберт еще не готов для публичного показа.
— Что?… Что такое?… Батенька, вы раните меня в самое сердце! — всполошился профессор. — Неужели мелко-мягкие сделали мозг лучше, чем у меня?!
— Ну не то чтобы лучше… Первое впечатление, безусловно, выиграл ваш Альберт. Он разговаривал вслух, а их МАК-1000 только выводил на экран текст. Он пожал президенту руку, а их МАК-1000… ну, у него манипуляторов не было. И сначала все шло очень хорошо. Их техники от вашего Альберта чуть не очумели — даже не верили сначала, думали, что это жульничество. А потом, когда все-таки убедились, решили доказать, что МАК-1000 гораздо совершеннее, хоть и не умеет говорить…
— Как доказать? — нахмурился Гадюкин.
— Устроили испытания. И вот тут-то ваш Альберт крупно опозорился… Сначала они с МАК-1000 играли в шахматы — так тот его просто разгромил… Мат в четыре хода, представляете?
— Меня не обучали играть в шахматы, — холодно ответил искусственный мозг. — Я даже правила игры знал только приблизительно. Это нечестно.
— В математическом испытании МАК-1000 его тоже обошел с легкостью…
— Он считает быстрее меня, ну и что? — с явной обидой спросил Альберт. — Калькулятор тоже считает быстрее человека — значит ли это, что калькулятор умнее?
— Ну, и во всех остальных испытаниях было примерно то же самое, — закруглился Эдуард Степанович. — МАК-1000 каждый раз побеждал. Но поражение нам засчитали не из-за этого…
— А из-за чего же? — подался вперед Гадюкин.
— Понимаете, после всего этого американский президент подошел к вашему Альберту и сказал этак снисходительно: «Знаешь, не очень-то ты умен, малыш…»
— А что Альберт?
— Ваш Альберт ударил президента по лицу манипулятором и сказал: «Уж поумнее тебя, дегенерат!»
Карьера
Скрипнула дверь. Узенькая щелочка начала расширяться, и за ней показалось настороженное лицо. Или, скорее, мордочка. Заросшая мягкой короткой шерстью, с клочковатой бороденкой, карикатурными чертами лица и крупными лошадиными ушами.
Домовой.
Востренький нос с шумом втянул воздух, и его хозяин брезгливо закашлялся. Во дворе пахло бензином и еще какой-то пакостью. И-и-и, а раньше-то, раньше! Сено и молоко, молоко и сено! Ну и навоз еще. Хотя это как раз никуда не делось — вон, домик дощатый, с сердечком, так и несет от него, так и несет… Смешивается, правда, с лавандой или еще какими цветами — кто его тут разберет… Придумали тоже микстуру — «восвежитель воздуха»!
Старый домовой Прокоп жил в этом доме уже много лет.
Имен сменил… и-и-и! Не сосчитать. По давней традиции, если хозяин дома в нем, дому, умирает, домовой берет его имя. Чтоб, значит, почтить память. А если дом пустой, такой покойник и сам может домовым стать…
Только это редко бывает.
Любил Прокоп свой дом. Да и как не любить, коли дом с домовым, почитай, единое целое. Хоть и старенький уже домик, еще до революции возвели, а все одно — не желает душа другого, да и все тут. Стены-то сменить нелегко, не у всякого выходит… Иной домовой и вовсе такого не переживет — помрет, вот и вся недолга.
Но Прокоп сменял жилище уже неоднократно. Да и как иначе, если в том годе старик отпраздновал юбилей? Полторы тысячи лет уже Прокоп по земле ковыляет, за печкой ютится, по трубе стучит. Он — старая дружина, теперь таких уже не водится, забыла молодежь свои корни, забыла…
А вот он, Прокоп, не таков! Он не кто-нибудь — он господар, настоящая элита среди домовых! На Руси таких уж почти не осталось — в Сибири кой-где, у карелов есть, да, говорят, в Белоруссии еще бродит парочка.
И один здесь — в Самаре.
Ох, и красива же ты, Самара у Волги! Какое суденышко ни пройдет мимо — так залюбуется. Да есть ли другой такой город на свете? Конечно, Прокоп уже лет триста сидел на одном месте безвылазно, но верил — нет. Его город, его Самара. Хоть и побыла семьдесят лет Куйбышевым, а все одно — вернули законное название, никуда не делись. Да и то сказать — где это видано, такой город, да вдруг в честь кого-то там называть! Уж если давать городу имя человечье — так уж того, кто этот город построил. Вот это по справедливости. Иван Великий Самару заложил — а никакой не Куйбышев.