— Ждорово, Прокоп, — прошамкал Хозяин Кладбища. — Чего шреди ночи жаявился? Дело какое, аль так — шкушно штало, поболтать не ш кем?
— Дело есть, дедушка, — закивал домовой.
— Хех-хе-хех! Прокоп, да какой ж я тебе дедушка? Ты ж меня, дай бог памяти, ража так в четыре поштарше будешь! Хех-хех! Ну ладно, говори уже — жачем пришел-то? Холодно тут, жябко… Ноябрь, што ли, уже?
— Первое ноября, — кивнул Прокоп.
— Ишь, как время-то летит… А пошледний раж вылежал — ишшо тока шентябрь был… Бр-р-р, холодина…
На самом деле Григорьев, конечно, холода не чувствовал. Да и что вообще может чувствовать неупокоенный дух? Просто он до сих пор сохранил старые привычки — зимой жаловался на мороз, летом на жару, в дождь ворчал, что мокро, а в туман — что ничего не видно.
Хотя вот тут он как раз не привирал.
Рассказ Прокопа Григорьев выслушал со всем вниманием. Однако с решением у Хозяина Кладбища вышла заминка.
— Шложное это дело, шложное… — смущенно шамкал призрак. — Что же делать-то, что же делать…
— А может, просто… — с намеком повертел пальцами Прокоп.
— Нет, вот этого как раж не надо! — строго глянул на него Григорьев. — Как бы хуже не штало… Дай-ка подумать… Аха… уху… хм-м-м… хм-м-м…
Демьян Федорович раздумывал довольно долго. Уж и Прокоп начал зябко переминаться с ноги на ногу — домовому у печки привычнее, холодов этот народец не уважает. А Хозяин Кладбища все думал. В конце концов он поднял палец и важно прошамкал:
— Мышлю, бесы тут замешаны. Не жнаешь — до того, как эта карусель началась, у девчонки из родни никто не помирал?
— Не слышал, надо поразузнать… — почесал в затылке Прокоп. — А что?
— Ну, шлышал небось — шильный колдун перед шмертью должон кому-то шилу отдать, а то помирать шибко тяжко будет…
— А ты кому ж отдал?
— Хех! Хех-хех! То-то и оно, што никому! Потому до ших пор ждесь! Шильный колдун швоей шмертью умереть вообще не может — ешли не прибьет никто, так и будет мучаться, а от штарости все одно не шдохнет! А ешли вше ж ждохнет — так прижраком штанет, аль еще похуже чем…
— Ну так это перед смертью, в старости… А Верке всего семь лет — рано ей еще…
— Так то-то и оно! — раздраженно поморщился Хозяин Кладбища. — Рано ей еще! И вот ешли какой-нибудь колдун ей так шилу передал… вот она может именно так и проявляться! В виде бесов шкачущих! Шами шобой пакошти творятся, против ее воли!
— Ишь оно как… А делать-то чего, делать?
— Делать… — проворчал Григорьев. — Ну, в первую голову надо выяшнить доподлинно — так ли дело обштоит, или я ошибся где!
— И как выяснить?
— Да шо ты меня подгоняешь?! — рассердился ведун-призрак. — Я тебе, чай, не лошадь ижвожная, имей терпение!
Хозяин Кладбища погладил пушистую бороду, поплавал вокруг своего надгробия (хотя написано там было «Аркадий Степанович Бородин»), а потом снова поднял палец и важно сказал:
— Надо мне шамому вжглянуть! Уж я-то ш первого вжгляду шкажу — кем девка поморочена! И как ее от этого ижбавить!
— Оно, конечно, здорово… — не стал отрицать Прокоп. — Только Демьян Федорыч… ты ж с этого кладбища никуда уйти не можешь… Может, фотографию принести?
— Не. Фотография не пойдет. Живую надо… Хм-м-м… А может, доставишь мне сюда девчонку как-нибудь?
— Да как же я ее доставлю, Демьян Федорыч? В мешке, что ли, притащу?
Хозяин Кладбища сердито засопел. Он еще немного поплавал вокруг надгробия, раздумчиво бормоча:
— Можно, конечно, Никишку с Ираклием отправить за ней, да только больно уж они…
— Не надо, Демьян Федорыч, не надо! — взмолился Прокоп.
Он еще немного поплавал вокруг надгробия, раздумчиво бормоча:
— Можно, конечно, Никишку с Ираклием отправить за ней, да только больно уж они…
— Не надо, Демьян Федорыч, не надо! — взмолился Прокоп.
Никифор Усачев и Ираклий Гудков, о которых говорил Григорьев, также жили на Городском кладбище. Хотя слово «жили» тут не совсем уместно — померли они оба давным-давно. Усачев — еще в Гражданскую, а Гудков так вовсе при Александре Третьем. Есть на этом кладбище одно проклятое местечко — всяк, кого там закопают, потом сам выкапывается.
Вот их обоих в свое время там и похоронили — но пролежали они недолго.
А отправлять их за девочкой Григорьев на самом деле, конечно, не собирался. Страшные они дюже — у Усачева кожи нету, все нутро как на ладони, а Гудков вообще скелет ходячий. Такие как в гости заявятся — так все, сердечный приступ обеспечен.
Недавно как раз было дело — бомжик какой-то решил переночевать на кладбище, только прикорнул… а тут эти двое случайно на него набрели. И ведь плохого ничего не сделали — просто спокойной ночи пожелали. Вежливо. А только мужика того с тех пор не то что на кладбище — вообще поблизости не видели. Ленинский, Железнодорожный, да Октябрьский районы отныне за версту обходит — калачом не заманишь!
— А шкажи-ка, Прокоп, нет ли у тебя в доме какого-никакого колдунишки? — задумчиво спросил Григорьев. — Ну хоть шамого паршивенького? А то я б тебе кое-чем подсобил…
— Ну-у-у-у… — напряг память старый домовой. — Ну как тебе сказать, Демьян Федорыч… Есть одна… вроде бы как… ну, что-то вроде того… что-то наподобие… да…
…Ирина Прохорова не любила свою настоящую фамилию. Разве же это фамилия для ведьмы — Прохорова? Нет, клиенты знали ее исключительно как Лялю Звездную. Это ей казалось более звучным.