Азиаты не обращают на нас особого внимания. Лишь скорбно поджимают губы, воспринимая как неизбежное зло — и разноцветной стайкой рассаживаются по салону.
Снова городишко, на этот раз поцелее прежнего, и вот тут-то происходит именно то, чего я боялся куда больше мин и даже выползшего невесть из какой преисподней фашистского танка.
— Д у хи! — внезапно орёт побледневший Лёха.
Он судорожно скармливает калашу последний магазин и высаживает локтем боковое стекло. А на той стороне улицы чинная парочка работяг в робах тащит на плече водопроводную трубу с блестящим краном, а бородатый то ли бригадир, то ли чёрт его не пойми кто указывает куда-то в нашу сторону рукой с зажатой в ней большой и похожей на гранату зелёной рулеткой.
Ствол лёхиного автомата безошибочно-плавно взмывает к своей цели, словно в замедленном кино. Однако и я уже готов — в падении с подсечкой подбиваю парня под колено да заваливаюсь поверх него меж рядов сидений.
— Снайпер, два выстрела! — ору я, но обернувшаяся мастер-сержант прекрасно замечает, как я незаметно подмигиваю глазом.
— Снайпер, два выстрела! — ору я, но обернувшаяся мастер-сержант прекрасно замечает, как я незаметно подмигиваю глазом.
В практически замкнутом пространстве трамвая издаваемые этой длинноствольной дурой звуки бабахают не хуже дивизионной пушки. Раз, второй, а затем я поднимаю с пола парня, которого заботливо, как наседка, укрывал от кое-чего пострашнеее пуль и осколков.
И всё же, поздно — в глазах Лёхи отчётливо пляшет белочка. Самая натуральная белочка, которую на гражданке называют шизой и прочими малоприятными словечками. Однако, я упрямо пытаюсь прорваться.
— Встать, боец! Молчать! — от моего вполне унтер-офицерского рёва трусливо дребезжат оставшиеся стёкла, а пассажиры страдальчески зажимают уши.
— Почему не указал цели гранатомётчику и снайперу? Ты где учился, мать твою? Хочешь подставить своих? — я продолжаю орать и давить, давить на психику, не давая испуганно замершей белочке завершить свой танец.
В глазах Лёхи постепенно разгорается осмысленное выражение, и белочка нехотя отступает, прячет злобно оскаленные зубки…
— Отвечать, боец! — как я сам не оглох, не знаю.
Но главное — чтобы он услышал . И парень вздрагивает, а выучка тут же услужливо вздёргивает его тело в стойку «смирно».
— Виноват, товарищ…
— Флаг-капитан Валлентайн, — снисходительно роняю я и становлюсь напротив проштрафившегося в эдакой импозантной позе проводящего экзекуцию эсэсовского офицера. Ноги на ширине плеч, руки за спину, осаночка арийской бестии и морду понаглее…
А солдат преданно смотрит в глаза, ест ими начальство. В свете мелькающих за окнами ртутных фонарей лицо его кажется мертвенно-белым. И я с трудом удерживаюсь, чтоб не переправить ему через взгляд хотя бы десяток пси . Парень должен выкарабкаться сам. Впрочем, три не помешает, и пусть потом адмирал гавкает на меня сколько ему влезет… А-а, Падший побери, ещё парочку… о, другое дело! Но хватит, пожалуй, а то я и сам с этим шестым трамваем отправлюсь в палату номер… соответственно.
— Товарищ флаг-капитан, — как ни в чём ни бывало, озабоченно спрашивает удручённый закончившейся накачкой Лёха. — Там же вроде трое духов было?
— Двое. Они гражданским прикрылись, оружие ему навесили — не встречал такого, что ли?
Всё. Лёха поверил. И теперь он мой. Мой! В смысле, на этом свете.
— Повоюешь с командирское, научишься такие ситуации просекать влёт, — внушительно роняет Чайка и отворачивается к своему сектору обзора.
Дальше мы едем без особых приключений. Китаёзы, или кто они там, со своими корзинками и разговорчиками хань-лань высыпаются на окраине шумного колхозного рынка. А потом… потом трамвай с усталым дребезгом выехал на мост через угрюмую голубовато-свинцовую реку, и посматривающий вперёд из выбитого окна Лёха восторженно вопит:
— Москва! Бля буду, Москва!
Ещё пару минут, и мы, грязные и усталые, вываливаемся наружу. А красота ведь, и мир — не ценят их гражданские. Асфальт умыт майскими дождями, девчонки в коротких платьях цокотят каблучками, а бульвар весь укрыт цветущей сиренью. Лёха с улыбкой провожает одну деваху взглядом, и в ответ в шалых от веселья глазах девчонки безошибочно можно прочесть номер мобильника.
Однако я уже утаскиваю группу в переулок, а то на этакую банду с прорвой всякого отнюдь не пацифистского железа в руках начинают уже и коситься. Дворами, вон к тому неприметному, утопающему в зелени особнячку со вроде бы и несуществующим штабом…
Я возникаю в «предбаннике» аки чёрт из коробочки, и двое хмурых часовых послушно затыкаются, наткнувшись взглядами на мой кулак.
А левая рука моя вскидывается в сторону, и по команде:
— Группа-пять, строиться! — мои орлы и орлица послушно возникают в шеренгу.
— Полковник у себя?
Часовые откровенно ошалели от такого появления в святая святых режимного объекта, но послушно кивают. И я залихватски отдаю команду своим. Чеканя шаг так, что от зависти умерли бы отбывающие повинность на посту номер один ребятишки, мы всей шеренгой топаем вперёд, и портрет Паши Судоплатова со стены одобрительно смотрит нам вослед.