Доэни кивнул, решившись на отчаянную ложь.
— Мы так и думали, — сказал он. — Поэтому мы приготовились к тому, чтоб распространить известие об этом по всей Ирландии.
— Известие о чем? — задал вопрос Кевин.
— Известие об этой женщине и твоих видах на нее, — сказал Доэни. — Ты увидишь, как толпы бросятся, чтобы вырвать у тебя сердце голыми руками. У тебя не хватит пуль, чтобы остановить их всех.
— Ты этого не сделал! — Однако пистолет слегка опустился.
— Мы это сделали, Кевин. И никаким способом в этом мире ты не можешь остановить это.
Кевин вернул пистолет на колени. Некоторое время он пристально изучал Доэни.
— Что ж, хорошая штучка!
— Давай, застрели меня, если хочешь, — сказал Доэни. — И потом можешь всадить следующую пулю себе в голову.
— Тебе бы это понравилось, Фин?
— Ты умрешь медленно или быстро, так или иначе.
— Больше не будет телефонных разговоров с англичанами, Фин.
Разозленный выше всякой способности оценить последствия Доэни сказал:
— Будут, черт тебя побери! И я позвоню американцам, или русским, или китайцам! Пусть найдется кто угодно, кто может помочь нам, и я позвоню ему! — Доэни вытер губы рукой. — А ты можешь слушать каждое слово, которое я скажу!
Кевин поднял пистолет, потом опустил его.
— Держись подальше от того, что ты не понимаешь, Кевин О’Доннел! — сказал Доэни. — Если ты хочешь, чтобы мы нашли средство от чумы!
— Какие высокие слова, Фин! — голос Кевина звучал обиженно. — Тогда найди это средство, если можешь. Это твоя работа, и я желаю тебе успеха. Но когда ты найдешь лекарство, это будет уже моя работа, так же как и твоя. Ты понимаешь? — Кевин положил пистолет назад в боковой карман.
Доэни смотрел на него, неожиданно понимая, что Кевин рассматривает чуму просто как еще одно оружие. Имея лекарство, он захочет использовать ее против всех вне Ирландии. Он будет играть в Безумца, и весь мир будет его мишенью!
— Ты будешь распространять это безумие? — прошептал Доэни.
— В Ирландии снова появятся короли, — сказал Кевин. — А теперь отправляйся в свою лабораторию и благодари Кевина О’Доннела за то, что он сохранил тебе жизнь.
Доэни, пошатываясь, поднялся на ноги и покинул камеру, покачнувшись на пороге и с каждым шагом ожидая пулю в спину. Он не верил, что остался в живых, пока не попал во внутренний двор и охранник не открыл ему ворота. Улица Инчикор-роуд выглядела до безумия повседневно, даже поток машин на ней. Доэни повернул направо и, выйдя из поля зрения ворот, прислонился к старой килмейнхемской стене. В ногах его было такое ощущение, будто с них содрали все мускулы, оставив только кости и слабую плоть.
Что можно поделать с Кевином О’Доннелом? Этот человек такой же сумасшедший, как и бедный О’Нейл. Доэни чувствовал, главным образом, жалость к Кевину, однако что-то же должно быть сделано. Избежать этого было нельзя. Доэни взглянул сквозь покрытое листвой дерево на небо с рваными пятнами голубизны.
— Ирландия, Ирландия, — прошептал он. — До чего дошли твои сыны!
Он хорошо понимал Кевина — вся эта борьба и смерть с тобой рядом. Это зажигало огонь в каждом ирландце. Это длится так долго, столько поколений это пережило, что тягостное, неугасимое пламя стало непременным спутником ирландской души. Оно укрепилось там связью притеснений и голода и поддерживается в каждом новом поколении при помощи историй, рассказываемых ночью у очага — о жестокости тиранов и агонии предков.
Оно укрепилось там связью притеснений и голода и поддерживается в каждом новом поколении при помощи историй, рассказываемых ночью у очага — о жестокости тиранов и агонии предков. Вызывающая содрогание действительность о тяжелом труде в Ирландии никогда не была дальше от ирландца, чем рассказы о его собственной семье.
Доэни взглянул налево, где из Килмейнхема появилась группа вооруженных боевиков Финна Садала. Они не обращали внимания на человека, прислонившегося к стене.
«Вот идет огонь грядущий», — думал Доэни.
Ирландское прошлое — это угрюмые тлеющие угли, всегда готовые разгореться. Уныние приходит сразу, как только исчезает ярость. Эта ненависть к английскому; именно она являлась осью их жизни. Каждый новый ирландец требовал, чтобы тысячи лет жестокости были отомщены. Это было то, чего так жаждала ирландская душа.
«Это источник нашей страсти, мрачный подтекст каждой шутки. А объект нашей ненависти никогда не был дальше от нас, чем шестьдесят миль через Ирландское море».
«О, Кевина легко понять, но труднее остановить».
Доэни оттолкнулся от холодной стены Килмейнхемской тюрьмы. Пот холодил его кожу. Он повернулся и пошел в направлении Королевской больницы.
Я должен немедленно позвонить Адриану».
27
Первородный грех? Ах, отец Майкл, какой это прекрасный вопрос для меня, человека, который так хорошо знаком с ним! Первородный грех — это означает родиться ирландцем. И это достаточный грех для любого Бога!
Джозеф Херити
Кети О’Хара сидела за маленьким, вделанным в стену столиком в своем новом помещении, записывая в дневник слова, которые она не могла сказать Стивену. Она знала, что уже больше 10:30 вечера, так как только что слышала, как Мун Колам и Хью Стайлс заступили на пост во дворе замка, который, думала она, уже должен быть полностью заложен кирпичом и накрыт крышей. Дневной свет померк и стал значительно тусклее, чем тогда, когда они переместились сюда.