Джон плотно сжал губы. Он почувствовал, как они судорожно подергиваются. БУДЬ ПРОКЛЯТ ЭТОТ ЧЕЛОВЕК!
— Есть одни иллюзии и другие, — продолжил Херити. — Уверен, мы все знаем это.
Джон продолжал смотреть прямо перед собой. Он чувствовал напряженное внимание с обеих сторон. Была ли это иллюзия, в конце концов?
— Жалкое подобие жизни, — повторил Херити, и голос его зазвенел.
Джон посмотрел направо, ища поддержки у отца Майкла, но священник продолжал смотреть себе под ноги.
— Ты находишь свои иллюзии удобными, Джон? — спросил Херити. — Такими же, как иллюзии этого священника?
Джон почувствовал, как забеспокоился О’Нейл-Внутри. «Как я с этим справлюсь?» — спрашивал он. Было ли где-то место, где можно было это узнать? Он почувствовал, что постижение будет медленным… подобно, пожалуй, росту новой кожи. Неизменно постоянным, иногда требовательным, но никогда — назойливым. Оно присуще самому себе, и воспоминания были реальны.
Отец Майкл боролся со своим собственным дьяволом, разбуженным словами Херити. Хотя он знал, что эти слова были адресованы не ему, а бедной душе, идущей вместе с ними. Неужели в этом спокойном американце действительно спрятан безумец?
КАК МЫ ДОКАТИЛИСЬ ДО ТАКОГО? Этот вопрос мучал отца Майкла. Он вспомнил подвальную комнату в деревенской церквушке и фамилию Беллинспиттл, над которой смеялись янки. Это была его фамилия. Вспомнил чистую штукатурку на стенах — работу местного мастерового в угоду Господу.
Эти мысли давали отцу Майклу надежду на спасение в прошлом.
Белая, тщательно нанесенная штукатурка… Развешанные на стенах портреты в рамах — Иисус, Святая Мария, Матерь Божия, целая галерея служителей церкви, священный медальон на цепочке, задрапированный в красный бархат, в тяжелой раме под стеклом и с латунной табличкой внизу, с гордостью рассказывающей, что ее освящал сам Папа Пий.
В этом подвале стояли скамьи. Отец Майкл помнил, как его ноги не доставали до пола, когда он на них садился. Глаза его всегда натыкались на прибитую к впереди стоящей скамье дощечку: «Священной памяти Эйлина Метьюса (1896-1931). Любящие дети».
Каким далеким все это казалось теперь.
Джон был измучен молчанием своих спутников и даже их присутствием. Он хотел убежать, ринуться в поле, зарыться лицом в высокую траву и никогда больше не вставать.
Но Херити был слишком опасен!
«Все, что я делаю, он может увидеть. И увидеть от начала до конца».
— Ну что ж, пожалуй, мне не следует быть таким любопытным, — сказал Херити бесстрастным голосом, — буду следовать одной из заповедей.
У Джона пересохло в горле. Ему захотелось воды… или чего-нибудь более крепкого. Что у Херити в этом маленьком пластиковом кувшине? Он него часто несет виски, но он никогда не делится своими запасами. Джон отвернулся и увидел унылый силуэт мертвой сосны на горе.
Дерево лежало на земле, и его обвивал плющ, похожий на одежду застывшей колдовской формы.
— Мы остановимся здесь, — сказал Херити.
Все послушно остановились.
Херити смотрел налево: его внимание привлек уютный домик всего в нескольких метрах от грязной дороги. На закрытой двери виднелась табличка: «Донки Хауз». Небольшой ручей шириной не более метра бежал мимо двери, тихо струясь по черным камням.
— Донки Хауз, — сказал Херити. Он снял ружье с предохранителя. — По-моему, прекрасно для таких, как мы, чтобы передохнуть. Разумеется, здесь никого нет. — Он перепрыгнул через ручей и заглянул в одно из окон.
— Грязный, но пустой, — заключил Джозеф. — Не звучит ли это как точная характеристика того, кто нам известен?
48
Матери уходят, слава Богу! Как говорит мужчина: «Старой семьи здесь больше нет. Хранители веры уходят». Это конец Римской Церкви в Ирландии и адская участь для других мест.
Я говорю: дайте им спокойно умереть.
Чарльз Турквуд
Кети придумала свою собственную мысленную игру на те случаи, если чувствовала, что Стивен в ней не нуждается. Это бывало, когда его внимание было приковано к книгам и он отказывался отвечать даже на простейшие вопросы.
Этим спокойным утром, сидя в своем заточении, Кети опять играла в игру, закрыв глаза и подогнув ноги на кресле. Она слышала, что Стивен расположился наискосок от нее и переворачивает страницы книги с раздражающим монотонным ритмом.
Всего несколько минут назад Кети сказала:
— У меня затекла спина, Стивен. Пожалуйста, разотри ее.
Тот в ответ лишь что-то промычал.
Она ненавидела это мычание. Оно говорило: «Оставь меня в покое. Уйди от меня».
А идти ей было некуда, разве что в свой собственный воображаемый мир.
Это была захватывающая игра.
«Что я буду делать, когда все это кончится?»
Находясь в безопасности в собственном воображении, Кети могла существовать без всяких сомнений относительно своего выживания. Остальной мир мог рушиться и превращаться в какой-нибудь булыжник, но из него всегда протянется рука и вытащит из руин оставшегося в живых. Этим уцелевшим человеком будет она.
Они меняли охрану и обслуживали один из компрессоров снаружи барокамеры. Иногда металл скрежетал по металлу, голоса обменивались пустячными новостями. Кети отбрасывала все это из своего сознания, погружаясь все глубже и глубже в придуманный мир.