Уильям Бекетт из пары Соединенных Штатов, ставший номинальным председателем Команды, прибыл на первую встречу в чрезвычайном беспокойстве, вызванном опустошительной вспышкой чумы на западном побережье его страны. Был ли этот район заражен штаммами, вырвавшимися из ненадежной лаборатории? (Уже были подозрения, что Безумец оборудовал свою лабораторию в районе Сиэтла.) Прочие были слишком заняты оценкой друг друга, и он отложил свое дело на потом.
Для Рокермана, бывшего профессором Бекетта в Гарварде, не составило особого труда ввести своего лучшего ученика в Команду. Отборочный совет преисполнился благоговения перед талантами и образованностью Бекетта — консультант народного здравоохранения по бубонной чуме, шкипер мирового класса на гоночных яхтах, лицензия пилота коммерческого самолета, обучен летать и на реактивных (майор запаса ВВС), хобби — создание и решение «головоломных» шарад, консультант по военной кодовой системе «Дискремблер», пловец и всеми почитаемый игрок в гандбол.
Отборочный совет преисполнился благоговения перед талантами и образованностью Бекетта — консультант народного здравоохранения по бубонной чуме, шкипер мирового класса на гоночных яхтах, лицензия пилота коммерческого самолета, обучен летать и на реактивных (майор запаса ВВС), хобби — создание и решение «головоломных» шарад, консультант по военной кодовой системе «Дискремблер», пловец и всеми почитаемый игрок в гандбол.
— Как специалист в молекулярной биологии, он не уступит никому, — сказал Рокерман. — Человек Ренессанса.
Бекетт был песочноголовым потомком англо-шотландских религиозных беженцев.
Соответственно происхождению у него была розовая кожа и бледные глаза, но черты лица в будущем обещали стать еще более грубыми. В университете Бекетт был голкипером, пока не обнаружил, что постоянно раздражающие коллизии футбола могут одолеть предмет его особой гордости — ум, разрешающий большинство загадок, после схватки, куда более волнующей, чем любая из происходящих на футбольном поле.
За те минуты, что он провел с Франсуа Данзасом из французского контингента, Бекетт понял, что работать с французами будет нелегко. Данзас был высоким, стройным и смуглым уроженцем Перонна со следами кельтов, римлян, греков и викингов в своих генах. Его явно крашенные волосы были зачесаны назад двумя вороновыми крылами над лицом, зачастую выглядевшим слепым и пустым, за исключением больших карих глаз. Эти глаза пристально смотрели с постоянным скептицизмом на мир непостоянства, то вспыхивая, то скрываясь под густыми черными бровями. Когда же Данзас закрывал глаза, его лицо сразу пустело, оставался только длинный нос и узкий, почти безгубый, рот. Даже темные брови, казалось, выцветали. По британскому выражению, Данзас был словно старое седло. Закаленный долгим пользованием, потрепанный непогодой и принявший удобную форму, он теперь был очевидным вместилищем ценного опыта. Данзас был уверен в Данзасе. Он боялся опасности только когда путешествовал или употреблял иностранную пищу. Иностранцам, особенно англичанам и связанным с ними языком американцам, нельзя было доверять, так как они были в корне ненадежны, способны на отвратительные поступки и сотрудничали только под принуждением. Для Данзаса белая чума была только нынешним фактором принуждения. Несмотря на тот факт, что Данзас с презрением задирал свой длинный галльский нос перед американцами, у себя на родине он был известен как специалист по всем штучкам янки. Разве Данзас не вытерпел четыре бесконечных года в Чикаго по программе обмена исследованиями? Где же можно найти лучшее место для изучения янки, чем поросячья столица мира?
Данзас мог понять непостоянство жизни, когда это касалось его жизненного уклада, но не его лаборатории. В лаборатории Данзас всегда рассчитывал быть очевидцем девственного рождения, если уж не пришлось наблюдать сам процесс непорочного зачатия. На подобного очевидца всегда налагалась определенная ответственность. Двое свидетелей не могут предстать перед судом с разными версиями случившегося. А тридцать очевидцев обязательно породят такое же количество рассказов. Это было незыблемым правилом. На лучшее не мог рассчитывать и Римский Папа.
Во Франции шутили, что Данзас был включен в Команду для контраста со своим соотечественником Джостом Хаппом. Очки Джоста в роговой оправе, слегка увеличивающие глаза, юношеская безмятежность черт, все это в сумме, словно сговорившись, вызывало доверие у окружающих. Те, кто называл Хаппа романтиком, не могли сосредоточиться на скрытой силе мира его фантазии. Он пользовался романтикой, как Бекетт пользовался сокрытым гневом. Там, где муза Бекетта вела к яростным интеллектуальным усилиям, муза Хаппа вызывала любовь и способствовала всеобщему стремлению поделиться всем — успехами, неудачами, радостями, горем… всем. Одной из основных черт этой натуры была эльзасская стойкость, сформированная французскими и германскими предками.
Частично это было наследием раннего влияния римско-католической церкви. Мефистофель был реален. Бог был реален. Белый Рыцарь был реален. Грааль оставался вечной целью.