— Мы должны сделать все возможное. Евреи слишком пострадали. Мы не можем их бросить.
— Так, как мы поступили с греками, киприотами и некоторыми другими народами.
— У этих других народов не было атомного оружия.
— Это звучит слишком расчетливо, — сказал Прескотт.
— Я не это имел в виду. Мы должны заниматься неотложными делами по приоритетной системе, которую мы оба понимаем очень хорошо. Ты выполнишь свою часть этой работы, Адам?
— Коллективная ответственность, — сказал Прескотт.
— Именно это я и имею в виду, Адам.
— Я сделаю все, что смогу, Хаб.
Когда президент отложил телефонную трубку в комнате своего домика в Кемп-Девиде, то взглянул на Чарли Турквуда, который стоял у камина, спиной к огню.
— Этот сукин сын Берген только что нанес ответный удар, — сказал Прескотт. — И чертовски болезненный.
23
Прошлое мертво.
Арабская пословица
Металлический кузов грузовика холодил кожу Джона. Он съежился, охватил руками грудь, но движение грузовика бросало его из стороны в сторону, а холодный ветер продувал брезентовое покрытие кузова. Они раздели его догола на пароме в Кинсейле, поделив между собой одежду и содержимое его рюкзака, ругаясь из-за шести плиток французского шоколада.
Кевин О’Доннел остался равнодушным ко всему этому, однако он оставил себе деньги и бельгийский пистолет.
— Почему вы так поступаете? — спросил Джон.
— Потому что мы добрые люди, — сказал Кевин О’Доннел. — Мы убиваем всех, кого схватим в пределах пятисот метров от берега.
— Даже если они подошли со стороны моря?
— Ну, ты ведь разочаровал меня и ребят, американец. Мы ожидали, что будут люди с другого плавучего гроба, может быть, пара хороших бабенок.
Один из тех, кто раздевал Джона, сказал:
— Теперь немногие женщины могут пережить путешествие.
Они закончили с ним, забрав даже ботинки и носки. Он стоял, обхватив себя руками и дрожа на холодном пароме.
— Будь доволен, что мы оставляем тебе жизнь, американец, — сказал Кевин О’Доннел. — Ну, запрыгивай, янки. Давайте его в грузовик, ребята. И на этот раз принеси с собой что-нибудь получше.
Трое охранников сели в грузовик сзади вместе с Джоном. Он запомнил имя только одного из них, Мюриса Кона, маленького человечка с лицом, которое казалось сплюснутым сверху и снизу; близко посаженные глаза его находились слишком близко к носу, нос — слишком близко ко рту, а подбородок почти касался нижней губы.
Хотя трое охранников заняли скамью только с одной стороны, они заставили Джона улечься на холодное дно кузова. Когда он пожаловался на холод. Кон грубо ткнул его тяжелым ботинком и сказал:
— Эй, ты слышал, что сказал Кевин! Ты жив, и это больше, чем ты заслуживаешь.
Для Джона само путешествие стало бесконечной холодной пыткой, которую он переносил, обещая себе, что он будет жить и, если в его историю поверят, постарается проникнуть туда, где ирландцы работают над разрешением проблемы чумы. И здесь он будет саботировать их усилия.
Сначала грузовик поднялся на пологий холм, при этом Джон скатился к заднему борту. Охранники опять подтащили его вперед, втиснув его у своих ног.
Охранники опять подтащили его вперед, втиснув его у своих ног.
— Какой дорогой мы едем? — спросил один из них.
— Я слышал, как они говорили, что дорога через Белгули самая безопасная, — сказал Кон.
— Значит, они восстановили мост у пятой мили, — сказал спрашивавший. Некоторое время он молчал, затем снова спросил: — Надолго мы остановимся в Корке?
— Слушай, Гилли, — сказал Кон, — ты столько раз ездил по этой дороге и все еще задаешь такой вопрос!
— У меня такая жажда, что ее не сможет залить даже Ривер-Ли во время весеннего разлива, — сказал спрашивавший.
— Тебе придется подождать, пока мы не избавимся от этого дерьма, — сказал Кон и пнул Джона в плечо. — Мы зальемся в дымину на обратном пути. Или будет так, или сам объясняйся с Кевином, а я этого делать не собираюсь. Сам видишь, в каком он бешеном настроении.
Джон, чувствуя слабое тепло от ног своих охранников, подвинулся ближе, однако Кон, почувствовав это движение в темноте, насмехаясь, отпихнул его ногой:
— Держи свою вонючую… подальше от нас, американец. Мне придется теперь неделю отмываться, только чтобы смыть с ног твой запах.
Джон оказался прижатым к металлической подпорке от скамейки на своей стороне кузова. Острый край подпорки впивался ему в спину, но эта боль отличалась от холода. Он сосредоточился на этой новой боли, стараясь найти в ней облегчение. Темнота, холод, боль начали действовать на него. Он думал, что О’Нейл глубоко похоронен внутри него, смазан и спрятан навсегда. Однако нагота, тьма и холодное дно кузова — разве мог он когда-либо представить себе такое. Он чувствовал, что в нем вот-вот начнется внутренняя борьба. И он услышал первый сумасшедший звук этого внутреннего голоса, голоса Джона Роя О’Нейла, требующего своей мести.
— Ты получишь ее, — пробормотал он.
Звук его голоса был почти заглушен скрежещущим ревом грузовика, поднимающегося на холм. Но Кон его услышал и спросил:
— Ты что-то сказал, американец?
Так как Джон не ответил, Кон пнул его.
— Не слышу твоего ответа, прокляни твою грязную душу!
— Холодно, — сказал Джон.