— Они… слишком… дорого… стоящие…
— Все есть дорогостоящий, — согласилась горничная, подойдя и встав рядом с кроватью. Она положила прохладную ладонь ему на лоб. — У вас лихьорадка, сеньор. Это есть ужьасные французские соусы. Они плохие для жьелудок. Вам следует держаться подальше от жьирных пищ. Я прьинису вам чего-нибудь. Мы смотреть, как поживаете вы скоро, а? — Женщина похлопала его по плечу. — А я не так дорогостоящий, как доктора.
Джон не заметил ее ухода, но вскоре она снова оказалась рядом с ним с дымящейся чашкой чего-то горячего в руке. Он унюхал куриный суп.
— Немного бульона для жьелудок, — сказала женщина, помогая ему сесть.
Бульон обжег Джону язык, но вызвал чувство успокоения в желудке. Он выпил большую его часть, прежде чем снова опустился спиной на подушки, взбитые для него горничной-испанкой.
— Я Консуэла, — сказала она. — Я приду обрьатно, когда закончу другие комнаты. Вам есть лучше теперь, а?
Консуэла вернулась еще с одной порцией бульона, разбудила Джона и помогла ему спустить ноги с кровати Ей пришлось поддержать его.
— Вы пить. — Горничная придерживала его руку с чашкой, принуждая выпить весь бульон.
— Вы лучше, — сказала она, но Джон не чувствовал себя лучше.
— Сколько времени? — спросил он.
— Время сделать постель и одьеть вас в ночную одежду.
Горничная принесла снаружи кресло и втиснула его рядом с изголовьем кровати. Она подняла Джона и усадила в это кресло, где он сидел, пока она расправляла постель и сворачивала покрывало.
«Господи, какая она сильная», — подумал Джон.
— Вы скрьомный мужчина, — заявила женщина, стоя перед ним подбоченясь.
— Мы раздеваем только до нижнего белья, а? — Она хихикнула. — Не надо крьасного лица, сеньор. Я похьронила двоих мужей. — Горничная перекрестилась.
Не способный к сопротивлению, едва отдающий себе отчет в происходящем, Джон был пассивен, пока Консуэла раздевала его и водворяла в постель. Простыни холодили его тело.
Она оставила занавески закрытыми, но Джон все же ясно различал дневной свет.
— Сколько времени? — выдавил он.
— Время Консуэле делать множество дрьугой работы. Я приду назад и принесу еще бульон. Вы прогольодались?
— Нет. — Джон слабо покачал головой.
Широкая усмешка осветила ее лицо.
— Вы счьастливчик для Консуэлы, а? Я говьорю на хорьошем англьийском, нет?
Он ухитрился кивнуть.
Вы прогольодались?
— Нет. — Джон слабо покачал головой.
Широкая усмешка осветила ее лицо.
— Вы счьастливчик для Консуэлы, а? Я говьорю на хорьошем англьийском, нет?
Он ухитрился кивнуть.
— Это счастливая вещь. В Мадриде я есть горничная для американцев. Мой первый муж есть мексиканец из Чикаго в США. Он учить меня.
— Спасибо, — это было все, что Джон был способен сказать.
— Трасиос э Диас, — прожурчала горничная и соизволила удалиться из комнаты.
Джон уснул. Во сне ему досаждали кошмары о Мери и двойняшках.
— Пожалуйста, не надо больше снов О’Нейла, — бормотал он. Джон ворочался в постели, неспособный избежать воспоминаний О’Нейла — двойняшки, играющие на заднем дворе их дома. Мери, радостно смеющаяся над рождественским подарком.
— Она была так счастлива, — прошептал Джон.
— Кто счастльивый? — Это была стоящая рядом с ним Консуэла. Из-под занавесок на окнах просачивалась темнота.
Джон учуял куриный бульон.
Под его спину просунулась мускулистая рука и поставила его в вертикальное положение.
Другая рука держала бульон, чтобы Джон мог пить. Бульон был только слегка теплым и на вкус получше, чем в первый раз. Джон услышал, как чашка звякнула, когда Консуэла поставила ее на тумбочку рядом с телефоном.
— Эскузадо, — сказала она и щелкнула пальцами. — Ванная! Вы желать идти в ванная?
Джон кивнул.
Консуэла втащила его в ванную комнату и оставила, прислонив к умывальнику.
— Я жду сньаружи, — сообщила она. — Вы зовете, а?
Когда она уложила его обратно в свежезастеленную кровать, Джон спросил:
— Какой… день?
— Этот день? Этот день после, как вы прибыть, сеньор О’Дей. Это день, когда О’Дей лучше, а? — Горничная усмехнулась своей шутке.
Он не смог ей ответить, беспомощно подергав губами.
— Вы не жьелаете дорьогой доктор, сеньор?
Джон качнул головой из стороны в сторону.
— Мы смотрим завьтра, — заявила горничная. Она вышла, задержавшись, чтобы выдать ему веселое «Аста маньяна!», прежде чем закрыть дверь.
Утро можно было определить по возвращению Консуэлы. На этот раз она принесла маленькую чашку с вареным яйцом в дополнение к бульону. Горничная подперла его подушками и накормила яйцом с ложечки, вытерев подбородок словно младенцу, прежде чем дать бульон.
Джону показалось, что сил прибавилось, но в мозгах все еще была путаница и сводящая с ума неспособность определить, какой сейчас день или час. Консуэла расстраивала Джона, увертываясь от его вопросов.
— Это день, когда О’Дей есть двьа яйца утром.
— Это день, когда О’Дей имеет мьясо и хлеб для обеда.
— Это день, когда О’Дей имеет морьоженое с его комида.
— …день, когда О’Дей… день, когда О’Дей… — Веселое лицо Консуэлы стало приметой неисчислимых дней, но Джон чувствовал, как к нему возвращаются силы. В одно прекрасное утро Джон принял ванну. Он больше не нуждался в помощи, чтобы добраться до ванной комнаты.