Серьезная Сэтт, равнодушная Лзиф, свирепая Баэлс, отрешенная Тимва, презрительная Миция. Будто не миновало неполных восьми лет, с тех пор как перед ними стояла девушка с мечом мастера Хема, желающая стать одной из хатами.
Будто не миновало неполных восьми лет, с тех пор как перед ними стояла девушка с мечом мастера Хема, желающая стать одной из хатами. Потому что ей некуда было больше идти.
Тогда они только об одном и спросили:
— Сколько жизней на твоей совести, дева?
— Много, — сказала Джасс.
Свечи-свидетели на несколько мгновений погасли, чтобы снова вспыхнуть вдвое ярче, клятвенно подтверждая, что претендентка говорит чистую правду.
Вряд ли теперь разговор пойдет о таких мелочах. Джасс глубоко вздохнула и без страха посмотрела в глаза попеременно каждой из Больших Сестер, не пытаясь уклониться от их пытливых взоров.
— Ты специально надела женскую одежду? — спросила Сэтт.
Джасс кивнула в ответ. Она надела самое дорогое и самое красивое свое платье. Специально. Чтобы позлить и лишний раз уязвить. Не в силах отказать себе в удовольствии снова увидеть побелевшее от гнева лицо одноглазой Баэлс и кислую ухмылку Лзиф. Чтоб им всем тошно стало!
— Моя старая одежда осталась у Сигирина. На долгую память.
— Много ты понимаешь, сопля, — проворчала Сэтт. — Благодари Мать, что тебя не кинули на растерзание собачьей своре. У Сигирина была такая мысль. Не твоего ума было дело. — Хисарка не на шутку разозлилась, но быстро взяла себя в руки. — Ты знаешь, что не можешь просто так отречься от Хатами?
— Знаю.
— Только согласие Предвечной Матери и новая клятва изменят твою участь, чужая.
— Ты за тем привела с собой лангу? — насмешливо хмыкнула Тимва-Даржанка. — Думаешь, тебе это поможет?
Растерянность Джасс честно попыталась скрыть за злобным оскалом, потому что она и сама не поняла, зачем лангеры отправились следом. Теперь они стояли у самого входа в храм и внимательно прислушивались к беседе хатамиток. Черные силуэты среди неясных бликов и теней. Непроницаемый Джиэссэнэ Унанки, напряженный, натянутой тетивой Ириен Альс, беспокойный Торвардин, сын Терриара, внук Энардина, взбешенный Аннупард Шого, насмешливый Мэдрран ит-Гирьен ис-Келлан и невозмутимый Сийгин из клана Лост.
— Скажи чужой, что у нее есть выбор, — напомнила товарке Лзиф.
— Да. Ты можешь по доброй воле отправиться в священный тайный город Сакш, чтобы в святых стенах провести отпущенный тебе остаток дней и попытаться вымолить у Великой Пестрой Матери прощение за сонм своих прегрешений на предыдущих кругах воплощений. Я бы на твоем месте предпочла ланге Сакш.
Первым желанием было закричать от отчаяния.
«Нет! Только не это! Только не Сакш! Быть навсегда упрятанной в глубине гор без призрачной надежды когда-либо покинуть священный город? Оттуда никто не уходит, оттуда никто не сбегает. Это место надежнее, чем могила».
Свечи мерно горели, молчание тянулось бесконечной чередой мерных ударов сердца и не кончалось… не кончалось… не кончалось…
Крепкие сети тишины разрушила сама Сэтт, обратившись к лангерам:
— Вы знали об условии, воины Судьбы?
Нет, они не знали, и свечи засвидетельствовали признание, вспыхнув, погаснув и снова разгоревшись.
Первый шаг сделан.
Джасс в смятении дернулась всем телом в сторону и обернулась к Альсу.
Остается клятва, данная ланге… И тут Сэтт права. Неизвестно, что хуже, добровольно живьем лечь в могилу или связать свою ужасную судьбу с… Джасс снова метнула взгляд на лангеров.
И если бы могла, то поползла бы к ним на коленях, умоляя отказаться, заклиная молчать.
— Берете ли вы на себя покровительство над этой женщиной, что отзывается на имя Джасс?
«НЕТ!!! — кричала она мысленно. — Ни ради чего, ни ради жизни, ни ради спасения. Никогда! Ни за что!»
— Что ж вы делаете, подлые суки?! Как смеете? — завизжала Джасс, вонзая в ладони ногти. — Твари! Подстилки грязные! Змеюки!
— Ритуал начат, — отрезала Сэтт. — Можешь теперь хоть головой об стенку биться. Никто тебя не слышит, кроме Пестрой Матери.
И осклабилась, корова яловая.
— Они не могут…
— Заткнись, — прорычала Миция. — Мы ждем, воины Судьбы. Так вы готовы?
— Готов! — рявкнул тут же Торвардин.
— Готов, — сказал Пард.
Следом за ним повторили то же самое Сийгин, Малаган и Альс. Дело оставалось за Унанки. А он молчал. Как это умеют делать только чистокровные эльфы. Чтоб все, кто находится рядом, ощутили эту невыносимую тяжесть, эту воплощенную в безмолвие силу своей нерушимой воли. Половина лица в черной тени, а вторая половина золотистая, оттенка ясеневой древесины в свете осеннего мягкого полдня. Призрачный свет в глубинах глаз, жесткая складка возле губ. Любуйтесь, Большие Сестры, образцом мужеской красоты, и пусть вам долго-долго снится этот лучезарный взгляд.
— Молчи, Джиэс, — прошептала Джасс, протягивая к эльфу руки в мольбе. — Молчи! Ради своего друга… Вспомни, что ты не любишь людей. Это как раз тот самый случай.
— Я…
— Джиэс, ты не должен, — выдохнул Альс. — Я справлюсь…
Губы Унанки сжались в тонкую линию, он упрямо тряхнул головой.
— Я готов покровительствовать этой женщине, — вымолвил он.
Надо было видеть, какая счастливая улыбочка искривила рот Тимвы, надо было видеть ту бездну радости, которая плескалась в глазах Миции. Великая Мать, как же она, оказывается, ненавидела! Как же хатами жила столько лет с таким жгучим гневом? За что?