Нефритово-золотые глаза орка по-кошачьи блеснули детским любопытством. Он обожал тайны и неизменно ожидал от мира чудес.
— Забавно. Я обязательно спрошу у Мэда. — Он задумался. — Тем более честь и хвала этим женщинам, раз они нашли для нас такое необычное место.
— А уж как мои ребра благодарны.
— Зато голова цела.
— И то верно.
Они могли бы болтать еще долго, но Сийгину нужно было возвращаться. Унанки, с подачи леди Чирот, сделал неожиданный ход. Вся их компания, включая Парда, подалась в ряды охотников на похитителей бастардов Богоравного, то есть практически на самих себя. Ириен оценил остроумие сородича в самых красочных выражениях.
— Смотри, как бы Джиэс сам себя не перехитрил.
— Я ему то же самое сказал.
Сийгин убрался еще до полудня, провожаемый невозмутимой, как священная кошка, Шинтан, на прощание сделав Альсу знак рукой, какой обычно делают мамаши, оставляя маленьких детишек одних дома в первый раз. Мол, скоро вернусь с гостинцами, ведите себя хорошо, крошки. Альс, как обычно, ответил непристойностью.
— Хороший парень, — сказала Грист. — И тебя любит, как брата. Зря ругаешься.
Обычно многословием мать немой полуорки не отличалась.
— Братская любовь — это последнее, в чем я нуждаюсь сейчас.
Орка осуждающе покачала головой.
— Я бы так не сказала…
И ушла готовить обед, оставив Ириена злиться в одиночестве.
Усталость тяжелой маской легла на лицо Унанки, опустив вниз уголки его губ, словно у печального актера. Две косы, заплетенные шассфорским способом, точно так же, как у Альса. Перекошенные плечи, выражение глаз, предельная сосредоточенность во взгляде. Кто бы мог подумать, что эти двое могут стать так схожи меж собой?
— Как съездил? Как Ирье?
— Съездил успешно. А твой сородич все еще болеет.
Удивление летучей мышью залетело в глубину черного зрачка эльфа.
— Странно. Все уже давно должно зажить. Что говорит Шинтан?
— Она говорит, что так и надо. В этом месте.
Но Унанки, Легкий Как Перышко, словно и не слышал, что говорил Сийгин, его мысли улетели в одном ему известном направлении. Как у Шинтан совсем недавно, когда ее душа бродила по лесу мудрости Матери всех страстей.
…А орк всего лишь хотел помочь.
— Ему здесь плохо. Тяжело, — сказал он, когда ни Грист, ни тем более Альс их не видели и не слышали.
— Ему здесь плохо. Тяжело, — сказал он, когда ни Грист, ни тем более Альс их не видели и не слышали.
«Это не смертельно, Сийтэ», — снисходительно улыбнулась жрица.
— Успокой его. Полечи. Как ты умеешь — так ни у кого не выйдет.
Хорошо, что орки не краснеют, когда смущаются собственной смелости.
Шинтан отчаянно затрясла головой.
«Нет. Даже не проси. С ним я ничего не могу сделать».
— Он тебе не нравится?
«Я не умею пить огонь вместо воды. Но если бы и умела, Сийтэ, его огонь не для меня».
— Я не понимаю… — удивился Сийгин.
Взгляд у полуорки стал отрешенный, чужой и необычайно серьезный.
«Ты нашей крови — в тебе я растворяюсь. Джиэс легкий, как дуновение ветра в кронах деревьев. С ним я дышу полной грудью. Торвардин — как теплый камень, нагретый солнцем».
Ее пальцы стали похожими на раскаленные угольки, они разве что не дымились.
— А люди?
«Я наполовину человек, забыл? — снисходительно улыбнулась она. — Они текучие и изменчивые, как вода. Соленые, как море, быстрые, как горные реки, непрозрачные, как воды Бэйш в дельте. Нужно только отдаться их течению».
— А Альс?
Зрачок у жрицы стал огромным, поглотив золотую радужку.
«А он… страшный и бездонный, как самая глубокая бездна на дне самой нижней из преисподней, и он… как острейший, ослепительный луч, вонзенный в самый купол небес».
Глаза женщины стремительно наполнились слезами.
«Я не могу спать с Познавателем. Моя богиня не дала мне такой силы…»
Орк крепко сжал руку на плече эльфа, заставляя вернуться из ментальных странствий.
— Ты знал, что Альс…
Продолжать дальше не имело смысла. Как эти эльфы умеют понимать то, что не сказано?
— Молчи! — Унанки надолго замолчал. — Да! — Он опять замолчал. — Я всегда знал.
— Странное дело… Мне должно быть страшно, но не страшно.
— И правильно. Поздно пугаться.
Что же ты наделала, Лилейная? Что сотворила собственными руками, своими мыслями и словами? Лестницу в небеса? Колодец в преисподнюю?
Только что ты возносилась к вершине блаженства на широких драконьих крыльях страсти — и вот уже кувырком летишь вниз, в ледяную бездну отчаяния. Стыдись, лилейная Амиланд, ты так не лила слез ни над матерью, ни над детьми, ни после поругания, ни в ожидании наказания, а теперь истекаешь горем, как горный водопад. И все из-за существа чужой крови, нелюдя, наемника, бродяги, недостойного даже взгляд поднять на самую прекрасную и благородную женщину Даржи.
Нет, он ничего не сказал. Ни слова упрека. Но губы поцелуями клеймили ее преступницей, сильные пальцы вязали невидимые узы на руках и ногах, жаркие движения вырывали из глотки крики признания. Эта казнь была мучительной, изощренно долгой и бесчеловечной. Вернее, нечеловеческой. Без суда и следствия, без дознания и обвинения, Джиэс вынес свой приговор, не удостоив даже словом.
Радость при виде его легкой тени в распахнутом окне быстро сменилась восторгом, на смену которому пришел леденящий страх.
Эльф даже ласками мог заставить страдать. Когда запускал ладони в шелк золотых волос, Амиланд чувствовала себя так, словно он не на атласную подушку клал ее голову, а на мокрую от крови плаху. Право слово, лучше бы он избил ее до полусмерти.
— За что? — пролепетала женщина, когда смогла снова дышать.