Она, уклонившись от очередного ящика с барахлом, вдруг сделала резкий выпад и проткнула Волка насквозь, в возвратном движении распоров наискосок его живот. Бьен-Бъяр закричал раненым зверем, а женщина скользнула мимо него к спасительному окну. Она уже летела вниз, когда соратники Волка высадили двери в его спальню.
— Что там такое, Ирье?
Эльф с величайшим трудом оторвал взгляд от черной воды. Его знобило так, что зубы стучали. Он немного отдышался и нервно засмеялся в ответ на тревожный взгляд Парда.
— Она все-таки добралась до ублюдка.
— Она? — не понял оньгъе.
— Джасс забралась в дом к Бьен-Бъяру под прикрытием грозы и пырнула его в брюхо.
Пард досадливо поморщился. У него самого руки чесались на Волка.
— Вот паршивка эдакая. Сама-то хоть жива?
— Вполне, — заверил его Ириен.
— Тогда пошли к костру, погреешься. А то весь мокрый.
В кромешной тьме вовсю хлестал ливень, и Джасс проехалась боком по липкой грязи, пропахав изрядную борозду без всякого ущерба для здоровья. Вскочила и метнулась прямиком к забору, скорее угадывая направление, чем различая его за струями текущей по лицу воды. Подпрыгнула подтянулась и поняла, что вообще ничего не видит. Абсолютно, целиком и полностью. Перед глазами стояла темнота, в которой не было и проблеска света. Отвесить себе пинка за собственную безалаберность Джасс хотела бы, да не могла. Пока она вела беседы с Волком, время шло, и теперь ее накрыло отдачей. Той, какая всегда случается после принятия колдовского снадобья. Не бывает так, чтобы что-то давалось просто так, без нагрузки в виде побочного эффекта или еще чего похуже. Таков уж непреложный закон жизни — за все полагается платить. Слабое утешение, что слепота от «Кошачьего глаза», затягивающаяся от одного дня до трех, наступает не сразу и между приступами темноты есть промежутки. Перегнувшись через забор, Джасс сползла вниз, но как ни осторожничала, все равно плюхнулась в лужу. Рядом оказались какие-то жутко царапучие кусты, в которых она окончательно заблудилась. Еще один прокол — не обратить внимания на то, что растет вокруг дома, и не оставить для себя какие-то ориентиры. Несколько раз бывшая хатамитка стукнулась головой о ствол дерева.
«Демоны, как же плохо быть слепой. Теперь буду всегда подавать милостыню слепцам», — думала Джасс, но надежда на спасение ее не покидала. Она поднялась на ноги как раз в тот момент, когда в глазах немного посветлело. Она стала различать какие-то далекие огоньки. И, решив, что это факелы в руках ее преследователей, пошла, вернее, побежала в другую сторону. Это была ошибка. Большая ошибка.
Удар высек неожиданную вспышку в глубине черепа, которая выжгла сознание…
— А-Й, Я-У-Ю-Э-У-У-У! О-Ы!
— Нь, з-з-з-з-з!
«Боги, как больно! Чего они кричат?»
— Дай я убью эту суку! Я выдеру ее ноги из жопы!
— Остынь, Фриз!
— Я ей сиськи отрежу!
— Заткнись! Волка ее сиськами не воскресишь!
Джасс приподняла веко на волосок и увидела размытый, мутный желтый шар света.
И больше ничего.
— Тварюка, ты живая? — Голос то громом грохотал, то пищал комаром.
— Дай ей под ребра!
— Всегда пожалуйста! С удовольствием!
Что-то узкое и твердое врезается в бок, взрывая внутренности болью. Палочка-выручалочка, уводящая из этого мира в призрачный мир на Грани. Или за Гранью? Потом еще один удар, и еще один. А дальше пустота и тишина.
Судя по ощущениям, били ее долго, остановившись за полмига до того, как она могла испустить дух. Теперь же это были руки… Руки. Они везде. Щупают, трогают, мнут и сжимают. А! Плевать! Балансируя на Грани, глупо придавать значение таким мелочам.
Плевок пришелся прямо в лицо.
— Противно браться за это бревно. Просто противно!
— Что, Узкоглазый, не встает? — хрюкнул кто-то.
Ржание нескольких глоток.
— Я не удивлюсь, если узнаю, что ты можешь поиметь даже баранью тушу, — обиженно отозвался Узкоглазый.
— Н-да, выглядит она не лучше.
— Не возбуждает.
— А ты нос зажми.
— И рот заодно, чтоб не блевануть.
Тот, кого называли Узкоглазый, сладострастно причмокнул и нагнулся над распластанным телом. Его пальцы впились в челюсть женщины, развернули ее лицо к себе. И тут она открыла глаза. Черные, бездонные, страшные, одновременно слепые и зоркие. Узкоглазый дернулся от неожиданности. И не успел. Его дружки так и не поняли, что произошло и отчего он издает дикий вопль и валится на пол рядом со своей жертвой, а из щеки, вернее, из того, что от нее осталось, бьет фонтанчиком кровь.
В Хатами эту науку вбивают так изощренно, что забыть не получится даже при огромном желании. Главный постулат ее звучит примерно так: «Нет такой боли, которая отбирала бы желание жить, а потому забудь о ней и попробуй спасти свою шкуру любым способом». Для этого девчонок бросали в яму к песчаным варанам, и те, искусанные до крови, все равно выбирались на волю, вскарабкиваясь по отвесным стенам. Впрочем, у хатамиток был целый арсенал подобных или отличных методик, цель которых была одна — хатами должна найти выход из самой безнадежной ситуации.
Комната без окон, две двери: одна высокая, другая низкая. Если предположить, что это дом Бьен-Бъяра, то скорее всего это подвал или что-то в этом духе. Причем подвал глубокий. Голоса звучат глухо.