— А где сам лекс? — спросил Тор.
— Вот! Правильный вопрос. И еще несколько у меня есть к тому, кто украл лекс.
Сийгин просто лежал на кровати с закрытыми глазами, прямой, как копье. Ему больнее всего. Элливейда он считал ближайшим другом. И теперь поедом себя ел за то, что бросил Элли в том поганом игорном доме. А перед глазами у орка стояло мертвое полузасыпанное землей лицо маргарца.
— Так! — сказал Ириен Альс, вставая со своего места. — До рассвета я вернусь. Ждите меня.
Он не взял с собой ни своих мечей, ни кольчуги, только лекс — близнеца Элливейдову ножу.
— Вместе пойдем, — добавил Унанки.
Эльфы сдержали свое слово. Они вернулись за час до восхода солнца.
Руки Альса до локтей были в свежей и успевшей засохнуть крови. Левая половина лица Унанки представляла собой сплошную рану. Ириен швырнул на стол липкий и черный лекс.
— Знаешь, Сийтэ, я не буду утверждать, что все это кровь убийцы Элливейда. Легче сказать, чьей крови на мне нет. Но того человека, который пырнул ножом нашего брата больше нет в живых.
— Но перед смертью он был очень разговорчив, — заверил орка Унанки.
— А вот за его хозяином нам придется побегать по Великой степи.
— Бьен-Бъяр! — прорычал Мэд Малаган. — Я так и знал.
— Твоя проницательность похвальна. А нам пришлось пятерых убить и восьмерых пытать, чтоб разъяснить ситуацию, — проворчал Альс. — Я ведь тоже дорожил маргарцем. Если кто еще не понял.
Сийгин улыбнулся сквозь силу. Элливейд точно оценил бы шутку.
— Отомстим? — подал голос Торвардин.
— Накажем, — уточнил Ириен. — Мэд, протрезви нашего оньгъенского страдальца, и будем собираться. Если уж и ланга спустит это дело Бьен-Бъяру Степному Волку, то существует ли вообще справедливость?
Странное дело, что о справедливости говорил именно Ириен Альс, чьей нечеловеческой жестокости минувшей ночью ужаснулась пышная, богатая и изнеженная роскошью Ан-Риджа.
Жрец Оррвеллова храма обмакнул перо в чернильницу-невыливайку и аккуратно вывел на прекрасно выделанном пергаменте летописные строки:
«Лангер-сидхи по имени Альс и ланга его пресветлая клялись на алтаре Великой Пестрой Матери, что за смерть сотоварища отомстят Степному Волку, поименованному Бьен-Бъяром, страшной местью. Кровью клялись и истинными своими именами. И было это 26 дня месяца балагера на 33 году правления Ваджира Могучего».
Почерк у жреца был просто великолепный, так что получилось красиво. Аддическое письмо, буковка к буковке, ни помарочки, ни запиночки. На радость потомкам, охочим до седой старины, когда хронисты были по-настоящему честны и диво как правдивы.
Сначала он шел по узкой тропинке в густой-прегустой траве, и всюду, куда хватало его взгляда, простирался этот диковинный луг, заросший большими желтыми цветами, которые пахли сладкой горечью. Потом он вышел на широкую дорогу, засыпанную теплым серым пеплом, в котором ноги тонули по самые щиколотки. Дорога уходила в облака и терялась где-то под аркой радуги, повисшей над рекой. Там, под радугой, его ждал старик в широкой темной хламиде. А может, это был и не старик. Глаза у него оказались молодые, зубы целые и усмешка юношеская. Непростой такой старик. Явно бог.
— О! Элливейд-маргарец!
— Привет, — сказал тот богу. — Как ты меня узнал, Странник?
— А я тебя уже давно жду.
— Это еще зачем? — подозрительно поинтересовался Элли.
— Хотел с тобой познакомиться поближе, и вообще… мне тут скучно без тебя.
— Вот как?! Надо было предупреждать.
— Тебя докличешься, — чуть обиженно сказал Оррвелл. — И калачом в храм не заманишь.
— А я, собственно, еще собирался пожить, — хмыкнул бывший раб.
— Поживешь еще.
— А ребята без меня не пропадут?
— Не пропадут.
— Ну, тогда… Кстати, а что с девочкой сталось?
— А ты сам глянь.
Оррвелл подвел своего подопечного к ближайшей луже, в которой должно было, по идее, отражаться небо, а на деле Элливейд увидел хорошенькую знакомую мордашку с россыпью веснушек и мерцающими серо-зелеными глазами. И не было на ее невысоком чистеньком лобике даже следа от клейма. И даже малейшего шрамика не осталось.
— Опа! — обрадовался маргарец. — Так она теперь свободная! Ну, спасибо тебе… бог! Уважил. Вот это я понимаю.
И полез жать руку. Богу.
— Это ты сам сделал.
— Брешешь!
— Ну у тебя и лексикон, маргарец.
— Извини.
— Не переживай. Как ты относишься к небольшому путешествию? Вместе со мной.
— Положительно… Погоди, это что ж получается? Я теперь тоже бог?
— Да кто у нас сейчас не бог, — пробурчал Оррвелл. — Пошли уже… бог.
И хитро так ухмыльнулся. Как не бог прямо-таки, а хрен знает кто.
Чем дальше они уходили по дороге, тем оживленнее становилась их беседа.
Глава 4
БЕГЛЕЦЫ
От сумы и от тюрьмы не зарекайся.
Ланга. Лето 1690 года.
— Пили быстрее… я уже задыхаюсь…
— Да пилю я, пилю. А ты ори громче!
— А! О-о-о-ох! Ах-х-х-х-х!
Вопящая от неутоленной жажды любви кошка, услышав ее страстные завывания, отгрызла бы себе от зависти хвост и ушла бы в какой-нибудь кошачий монастырь, дав обет целомудрия. Взятая в последний момент особо пронзительная нота вырвала из глоток обитателей хисарской ямы вопль нечеловеческой зависти. Оголодавшие мужики рвались со своих цепей, как кобели, учуявшие течную суку.