— Прощай… мой… бог, — молвил на прощание Элливейд, внутренним чутьем ощущая, что пора уходить, и, сам не ведая зачем, добавил: — Скоро увидимся!
Когда бы я была вольна,
Как волен ветер.
Тогда была бы я светла,
Как святы дети.
Тогда бы жизнь моя текла
Легко и плавно,
Когда б считала я любовь
Смешной забавой.
Когда б не тот кровавый полдень,
Которого не в силах вспомнить,
Когда б не стали свист
Под хмурой тучей
И не метель
Над неприступной кручей,
Когда б не прошлых жизней
Крепкий якорь.
Тогда бы я не разучилась
Плакать.
«Пой, пой, милая! А добрый лангер маргарец-Элливейд подкинет тебе еще одну маленькую серебряную монетку и еще одну монетку засунет между высоких упругих грудей, так соблазнительно выпирающих из разреза платья. И может быть, тогда ты улыбнешься мне более благосклонно? Ведь сама не знаешь, от чего отказываешься, красавица. Я — хвастун? Спроси у гордых маргарских красоток, спроси у изнеженных хисарских дам, спроси у горячих, как песчаная буря, женщин кочевых племен, у любой из тех, кто делил со мной постель за последние… э-э-э… семнадцать лет… Я — врунишка? Да ты просто смеешься, милая моя! Ну, целуй меня в губы, целуй! Ты же хочешь получить в подарок чудесные заморские сережки с жемчугом и бирюзой? Какая милая и умная девочка! Спой мне еще!»
Лучший способ обрести душевное равновесие — пойти в кабак и там обыграть в шинг парочку провинциальных простаков или поставить на самую тощую бойцовую рыбку и сорвать банк, а еще лучше — вытащить из «мешка Каийи» единственный белый камушек из пятидесяти девяти черных.
И может быть, тогда ты улыбнешься мне более благосклонно? Ведь сама не знаешь, от чего отказываешься, красавица. Я — хвастун? Спроси у гордых маргарских красоток, спроси у изнеженных хисарских дам, спроси у горячих, как песчаная буря, женщин кочевых племен, у любой из тех, кто делил со мной постель за последние… э-э-э… семнадцать лет… Я — врунишка? Да ты просто смеешься, милая моя! Ну, целуй меня в губы, целуй! Ты же хочешь получить в подарок чудесные заморские сережки с жемчугом и бирюзой? Какая милая и умная девочка! Спой мне еще!»
Лучший способ обрести душевное равновесие — пойти в кабак и там обыграть в шинг парочку провинциальных простаков или поставить на самую тощую бойцовую рыбку и сорвать банк, а еще лучше — вытащить из «мешка Каийи» единственный белый камушек из пятидесяти девяти черных. Элливейд сделал и то, и другое, и третье, легко и непринужденно, практически не пользуясь своим даром. Смуглая певица-квартеронка уже строила планы касательно альковных удовольствий в объятиях удачливого игрока. Синяя рыбка — «бойцовый петушок» — сражалась за его денежки так отважно, что Элли по доброте душевной купил победителя и отдельную банку для него, а отдавая Сийгину, когда тот решил идти на постоялый двор, наказал прикупить корма.
— Шел бы ты домой, — посоветовал орк, не слишком надеясь на то, что будет услышан.
— Не переживай, Сийтэ, ты же видишь, как мне сегодня прет! Грех показывать Каийе зад, когда она так благоволит.
— Она слепая, все одно не увидит, где у тебя зад, а где перед, — ухмыльнулся орк.
— Нелюдь и богохульник, — напутствовал его маргарец, не отрывая взора от расклада в своей сдаче.
Сийгин ушел. Ему азарт был чужд в любом виде. Если орк пил, то знал меру, если заводил шашни с женщинами, то никогда не больше, чем с одной за раз, если играл в карты, то по мелочи. Может быть, таким и должен быть меткий лучник, который всегда попадал в цель. Скажем честно, один из лучших в степи стрелок. И в этом Сийгин являлся полной противоположностью своему давнему другу, не знавшему края ни в чем.
Вот и сейчас, сорвав банк, Элли не мог остановиться. Не из жадности, нет. Его сердце скакало галопом от восторга по мере того, как пустели карманы и кошели его соперников, кровь гудела в голове, и от волнения пересыхало во рту. Словно сама слепая богиня удачи-неудачи целовала его в сухие искусанные губы.
— Ставлю девушку! — крикнул немолодой уже хисарский купец, отчаявшись отыграться. — Против моего предыдущего проигрыша.
— На кой мне твоя девка?! — расхохотался Элливейд и кивнул на гору золота и серебра, выросшую у его правого локтя за этот вечер. — За эти денежки я буду сегодня трахаться со всеми шлюхами Ан-Риджи.
— Не скажи, маргарец. Ей шестнадцать, красавица с рыжими волосами до пят, девственница. Чистокровная, что твоя кобыла. Ни капли нелюдской крови.
Глаза лангера налились кровью.
— Что ты сказал? — тихо спросил он.
Игорный дом притих. Никто не знал истории Элливейда, зато все знали, как он ненавидит работорговцев. Ненавидит люто и при каждом подходящем случае обчищает как липку, до последней нитки.
— Я раздену тебя догола, скотина, — пообещал лангер, опасно щуря глаза. — Ты пойдешь по миру в лохмотьях, и твои сыновья станут батраками, а твои дочери окажутся в борделях, и внуки твои будут просить милостыню на ступенях храма Двуединого. Это я тебе обещаю.
Он выбил из рук опешившего торговца карты и швырнул их на стол.
Это я тебе обещаю.
Он выбил из рук опешившего торговца карты и швырнул их на стол. Так, чтоб все игроки увидели «знаки».