Как же ему удалось выбраться? Снова провал в памяти. Но доподлинно спускался в колодец и поднимался оттуда неоднократно и тайно от всех. И жадно поглощал содержание книг. Конечно тех, кои его разум мог осилить. Ибо много чудного и непонятного было прописано в найденных кодексах.
Когда книг и приспособлений набрался целый сундук, а в карманах Константина зазвенело и золото (также раскопанное в яйце), он, купив пару лошадей и повозку, сбежал из опостылевшего городишки.
Кажись… В Афины? Или же на Святой остров? А, может, в Великую Моравию? Где принял сан и новое имя.
Какое же?
Память, память! Не шали так жестоко!..
Гладь воды весной рябью-то пошла,
Ой, зачем, ты, мать, меня родила?
Ой, зачем, ты, мать, меня родила,
В путь-дороженьку да спровадила?
Нечисть лютая во бору живет,
Добру молодцу воли не дает.
Добру молодцу доли не дает
И ярмо оков ко земле гнетет.
В чужой стороне — чужое житье.
Лешаков да сов, только не мое.
Только не мое, я о том пою,
Как вернусь назад в сторону свою…
— …А теперь частушки петь станем! — предложила алконост-птица, закончив песнь и приметив, что слушатели малость пригорюнились. — Ну-ка, кто больше знает! Один начинает — остальные подтягивают!
Как у князя Велимира
Блюдо на столе с инжиром.
Отдал бы князь фиги Фиге
И отправил на фиг с миром!
— Да, — покачала головой Аля. — Что-то с рифмами не так! Явно на арабские рубаи смахивает! Ну, тут уж с кем поведешься, от того и наберешься. Сами-и мы не местны-и-и! — жалобно затянула гостья с Востока.
— Наших послушай-кось! — предложил Бублик.
Ты, сорока-белобока,
Научи меня летать.
Не высоко, не далеко —
Но чтоб навьим не достать.
В Киев-граде слух пошел:
Кукиш-де с ума сошел.
Все добро раздал народу,
Перейдя на хлеб и воду!
Ифигениус блажной
Всех стращает сатаной.
Чаше б в зеркало глядел,
Там бы сатану и зрел!..
— Ха! — скривилась птица алконост. — Да так-то любой дурень безголосый наворотить может! На вот, выкуси!
Вот кикимора у леса
Сидит с кошкой как принцесса.
Мужичка б вместо кота —
И пошла бы суета…
Как изба на курьих ножках
Наклонилася немножко.
Мужичка б вместо кота —
И пошла бы суета…
Как изба на курьих ножках
Наклонилася немножко.
Петушка бы завести —
Будут яйца нам нести!
Бублик лезть хотел на птаху,
Как стянул свою рубаху —
Ноги-дуги, руки в бок —
Одним словом — колобок.
— Держись! — посулил задетый за живое стройный и ладный собой сатиренок.
Гром гремит, земля трясется
Фига на коне несется
Или птица-алконост —
Не поймешь, чей это хвост.
…Человек в лиловой сутане, даром, что не помнил ни одной частушки, самозабвенно драл горло вместе со всеми, подхватывая незамысловатые слова и мотивы песенок.
И неважно, что он совершенно не имел представления о том, кто такие эти самые князь Велимир, Фига, Кукиш, Ифигениус.
Главное, что ему было весело. И так спокойно на душе, как никогда…
Глава 9
ГОРОД ВО ВЛАСТИ ЗЛА
Куявия, Искоростень
— …Мышка бежала, хвостиком махнула, Колобок упал, Курочка Ряба его склевала. Оголодавшему Волку пришлось съесть Зайца. От одиночества Лиса сманила в компаньоны любимого Кота Деда с Бабкой и вместе с ним ушла жить в леса дремучие. В округе без Кота и Лисы в несметном количестве развелись грызуны. Они уничтожили леса, поля, сусеки и амбары. Вот так и захирело то царство, — закончила Файервинд, когда вдали показались городские стены.
И сразу настроение веселиться пропало. Ибо высоко над остроконечными крышами в небо поднимались дымы пожаров. Три, пять, восемь…
Но не было ни звуков битвы, ни потоков беженцев. И врагов тоже видно не было.
И это казалось весьма неприятным.
Ладно, раз сил неприятеля не наблюдается, то ничего не остается, как идти вперед и узнать, что там происходит, в этом Искоростене.
Обычно у главных ворот не протолкнуться — грязь, пыль, толпа приезжих и отъезжающих, всякий сброд, ошивающийся вокруг да около в чаянии легкой наживы.
Но на этот раз окрест было безлюдно. Поломанные телеги, разбросанные товары, дохлые лошади — и никого живого.
То тут, то там виднелись непонятные пятна, похожие на засохшую болотную жижу. Гавейн переглянулся с Парсифалем, и оба одновременно кивнули. Знакомое дело.
Отряд осторожно приблизился.
Прямо перед воротами стояла заляпанная дорожной грязью вывеска, сделанная из толстой дубовой доски, приколоченной к двум просмоленным деревянным столбам. Надпись, сделанная «офигеницей» (о, уже и сюда труды преосвященного распространились), объясняла, с каким количеством денег надо расстаться, чтобы попасть за эти самые ворота:
Смерд — одна резана.
Павозка — три резаны.
Купец — пять резан.
Баярин — полкуны.
Халопы — полрезаны.
Ниже была написана корявым почерком с помощью угля еще пара строк:
Свищенников и манахав — бес платно.
И под этим:
Дамавым, лесшим, русалкам, потерчатам, мавкам, чиртям и протчим — вход в Искоростен строго заприщен пад страхом онафимы.
Оставался открытым вопрос, кто будет накладывать «онафиму» на лешего или русалку, которая вздумает пройти в город, но, возможно, ответ на это давала толстая дубина, стоявшая у калитки караульни.
Сами по себе ворота, встроенные прямо в высоченную замшелую крепостную стену, были невелики, в них с трудом могла протиснуться одна повозка или разъехаться три всадника, но при этом сделаны они были довольно добротно. Толстые створки мореного дуба, обитые листами железа, готовы захлопнуться в любой момент, влекомые сложным механизмом из цепей и шестеренок, изготовленных, как пояснил Лют, специально выписанным из имперских пределов механикусом, а перед ними вверх поднята еще и здоровенная решетка с острыми зубцами.