И снова Парсифаль услышал издевку. Только вот в чей адрес? Ужели пресветлой княжны?
— У него столько идей, у нашего владыки, — завздыхал юнец. — Вот намедни предложил батюшке переименовать стольный град в Константинополь!
— Это как? — выпучил зенки Гавейн.
— А вот так, — сплюнул шут в сердцах. — Князь наш во святом крещении принял имя Константина, то есть Постоянного. Ну и, значит, чтобы увековечить его премудрое правление, — мальчишеский голос стал пародийно другим, старческим, с дребезжанием, — необходимо Киев переназвать градом Константиновым, сиречь Константинополем.
— Елы-палы! — расхохотался здоровяк. — Ну и прожектер же этот ваш поп!
— Не то слово.
— Ну и прожектер же этот ваш поп!
— Не то слово. Но нам-то каково?
— И что ваш князь? — заинтересовался блондин.
— Сперва было задумался, а и впрямь не переименовать ли? Хвала небесам, опомнился…
Юноша перекрестился. Нетвердо и неумело. Видно, что это еще не вошло в его привычку.
— А еще государя царем именует. Это от вашего «цезаря»… Но святая София не в пример прочим задумкам Ку… его преосвященства… должна стать подлинным украшением «матери городов русских!
— Какая еще «мать»? — ядовито осклабился Перси.
— А так отец Офигениус перевел греческое «метрополия», столица то есть.
На круглом мальчишечьем лице замерцала ироническая ухмылочка.
— Чудны дела Твои, Господи! — поддержал его настроение тевтон.
Княжая Гора поразила рыцарей не меньше, чем Крещатик. Той же эклектикой, сочетавшей влияние западной и восточной культур.
Планировкой она напоминала афинский акрополь. Большой участок земли был огорожен высокой стеной из затесанных кольями толстых бревен. Правда, когда уже они въехали в огромные, обитые бронзой ворота, Парсифаль заметил, что с внутренней стороны частокола по всему периметру началось возведение каменных стен, которые, как можно было судить вприкидку, по мощности не будут уступать крепостным стенам любого из больших городов Европы.
В центре находился княжеский дворец — terem . С виду он походил на уже виденные хоромы знати, но был гораздо масштабнее. И не в два-три, а в целых пять этажей. Притом же не из дерева, а из красного обожженного кирпича.
У приезжих зарябило в глазах от изобилия башен, башенок, портиков и балконов. Видно было, что здание планировалось и сооружалось не одним поколением архитекторов, потакавших запросам разных заказчиков.
— Да, — подтвердил Вострец, — строить терем начали еще при деде Велимира, князе Гостомысле. Он был большим любителем Востока. Потому и велел построить здесь подобие знаменитых Висячих садов Вавилона. Вон их остатки, над берегом Днепра-Славутича, ну, Борис-фена по-вашему.
Рыцари глянули в ту сторону, куда показывал парень, и ахнули. Точно, копия садов, прославивших имя легендарной царицы Семирамиды. Но в каком запущенном состоянии!
— Гостомысл умер, когда сады еще не были разбиты до конца, а его сын, Радогаст, больше тяготевший к имперской роскоши, прекратил работы. Нужны были деньги для строительства Крещатика…
Он же, Велимиров родитель, заполнил местность вокруг терема мраморными беседками, фонтанами, бассейнами. Были здесь и алтари в честь богов земли Куявской. Но после начала борьбы нынешнего повелителя с идолопоклонством вся «мерзость языческая» подверглась уничтожению.
Что еще бросилось в глаза профессиональным воинам, так это немереное количество вооруженной до зубов охраны. Она стояла везде: у порога дворца, на лестницах, по коридорам, у окон и дверей. Пока поднимались к княжим апартаментам, Гавейн насчитал что-то около полусотни ратников, которые звались gridni .
Кого же или чего остерегался Велимир?
В gridnice , бывшей преддверием в личные покои государя, им пришлось обождать. Как пояснил один из стражников, экипированный богаче иных, что выдавало в нем воинское начальство, князь был занят.
Пока суд да дело, осмотрелись.
Стены гридницы буквально ломились от развешенного на них оружия.
Щиты, мечи, копья, шлемы, свезенные сюда со всех концов Геба. Настоящий музей! Иные экземпляры средств лишения человеческой жизни рыцарям довелось увидеть впервые в жизни.
— Наш батюшка любит зброю, — пояснил Вострец. — Вот иноземные послы и везут ему во множестве дары от своих владык.
Между тем дверь, ведущая в апартаменты, отворилась, выпустив человека среднего роста, гордого, надменного, с широким лбом и пронзительным взглядом. Худощавое лицо его еще больше удлиняла остроконечная бородка, над которой закручивались усы. По виду ему было лет за сорок, и в волосах и бородке уже мелькала седина. Одет он был в шелковый балахон фиолетового цвета, что выдавало в нем лицо духовное и притом высокого сана. Тяжелый золотой крест на груди указывал, к какой именно религии принадлежал мужчина. В руках он сжимал несколько пергаментных свитков.
Ифигениус, отчего-то сразу догадались приезжие. И не ошиблись.
— Кого на сей раз к царю-батюшке притащил, охальник? — задребезжал противный голос, при звуках которого Перси невольно улыбнулся.
Все-таки здорово у шута вышло с подражанием, похоже.
— Завел моду на государево подворье со всякой шушерой шастать! — одарил епископ рыцарей пренебрежительным взглядом.