Ворота в земляном валу охраняли только четверо воинов, что само по себе было странно. Ведь все по дороге сюда только и говорили, что о войне с метаморфусами, которые появляются то там, то здесь.
Стражники смерили ее подозрительными взглядами, взяли входную пошлину и заставили пройти через непонятное приспособление, напоминавшее рамку. Предварительно велев избавиться от всего металлического.
— Не звенит? — переглянувшись с остальными воинами, спросил у них старший.
— Вроде не звенит! — ответили те хором.
— И не светится?
— Не светится!
— Проходи, девка! — разрешил привратник.
Пожав плечами, она ступила за ограду.
На ее взгляд Киев вообще был городом, мягко сказать, странноватым.
Начать с того, что дома были не каменными, как она привыкла, и даже не глинобитными мазанками, а как на подбор деревянными. И высокие, теснящиеся друг к другу дома зажиточных горожан — с крутыми крышами, небольшими окнами и полукруглыми воротами в нижних этажах, и храмы с высокими шатровыми крышами, и торговые склады.
По улицам медленно тянулись телеги, подводы; важно вышагивали прохожие. В отличие от имперских городов народ тут особо не суетился и не шумел. Видать, холодный северный климат накладывал свой отпечаток на характер куявцев.
Орландина вышагивала по улицам — то немощеным, где сапоги по щиколотку утопали в грязи после недавних дождей, то по вымощенным отесанными бревнами, а то даже по булыжным.
При этом она не забывала оглядываться по сторонам, изучая местный народ.
В основном это были идущие куда-то по своим делам посадские.
Попадались и стражники — исполненные важности, вышагивающие по двое или по трое, внушительно покачивая бердышами, по-уставному лежащими на плечах. У иных амазонка заметила особые нагрудные бляхи, на которых было выгравировано изображение собаки. Бублик ей говорил, что таковских следует сторониться особо — Ифигениусовы дружинники, псы Господни.
Пару раз приходилось шарахаться к заборам, стараясь уклониться от комьев грязи и навоза, разлетавшихся из-под копыт несущихся куда-то во весь опор лошадей, которых седоки с гиканьем подзадоривали плетьми…
Одно слово — метрополия!
Опытный глаз разведчицы Вольного легиона выделял то неприметно шмыгавших типчиков с бегающими глазками — высматривавших добычу карманников, то непотребных девок с бирюзовым колечком во рту, игривыми взглядами приманивавших на улицах мужиков на блуд. Ну да, ведь лупанариев в этом оплоте христианства не имелось — грех.
Так или иначе, справляясь с планом-мапой, начертанным на бересте предусмотрительным лешачком (который сам по понятным причинам не мог появиться в столице и остался ждать вестей в небольшой рощице под Клевом), и расспрашивая встречных, она добралась до Ведьминой слободки. Здесь, найдя Болотную улицу, осведомилась у сидевшего на завалинке косматого деда, как ей сыскать дом Угрюма и Родиславы-знахарки.
— Ну, считай, что нашла, — буркнул старик, недоверчиво косясь на незваную гостью. — Я и буду Угрюм…
Он как бы невзначай потянулся к посоху, и на руках его вздулись совсем не стариковские мышцы.
— Я и буду Угрюм…
Он как бы невзначай потянулся к посоху, и на руках его вздулись совсем не стариковские мышцы.
— И чего тебе, чужинка, надобно?
— Я от Бублика, — доложила Орландина, понизив голос, и вытащила из-за пазухи данный сатиренком амулет.
Свой Амулет Силы она на всякий случай оставила пареньку и теперь не жалела. Эти проверки на воротах — «звенит — не звенит…».
— Ах ты, Макошь-хранительница! — всплеснул корявыми руками старец. — Так ты та самая Ласка! Ах, пустая моя башка! Как ты через заставы прошла? Ничего там не звенело? Родислава, да иди же ты скорее — гостью жданную привечать будем!
От домика уже спешила сморщенная, как моченое яблоко, но вполне себе бодрая старушка в синем платочке.
— Гляди, мать, какую кралю к нам племяш прислал!
— Милости прошу, гостьюшка дорогая, в дом! — пригласила хозяйка.
Изба стариков была неказистой, что греха таить. Низенькая, с односкатной крышей, крытой дерном. Маленькие, затянутые пузырем и оплетенные паутиной окошки.
Слева от входной двери — грубый каменный очаг, под потолком полати. Под стенами громоздились кадки и ушаты, чуть не в центре красовался громадный, окованный ржавым железом сундук.
В красном углу вместо изображений чуров да прочих предков висело черное резное распятие незнакомого Орландине фасона.
В доме стоял тонкий и терпкий запах знахарских трав, смолы, каких-то курений.
По углам висели чистенькие, хотя и вытертые рушники, на полках — глиняная и деревянная посуда. Видать, ремесло целительницы не давало хозяевам достатка — ежели те, конечно, не были убежденными скопидомами и не прятали каждый заработанный грошик в тайную кубышку.
Родислава принесла еще теплый пирог, дед нарезал в тарелку сотового меда. На столе появилась похлебка (shchi), ржаной хлеб.
За нехитрой трапезой, расспросами о дороге и разговорами о житье-бытье Орландина внимательно изучала своих хозяев.
Бабка Родислава — среднего роста, с мелкими чертами лица, в платке, из-под которого выбивались гладкие темные с проседью волосы, с тихим воркующим голоском, зачаровывающим слушателя.