Потом ее крик слился с другими птичьими криками и растаял где-то на недосягаемой высоте…
— Ничего себе, поцелуй на прощание! — Ошеломленно сказал я. — Могла бы сказать спасибо: я ведь только что помог ей вырваться на свободу…
— Иногда свобода — это самый страшный дар. — Тихо сказал кто-то рядом. Я обернулся и увидел Гермеса. Он показался мне серьезным и печальным — а ведь до сих пор этот веселый бог не грешил подобным выражением лица даже в самые тяжелые для Олимпийцев дни.
— Мне кажется, Афина любила тебя. — Добавил он. — Нужна ей была эта свобода! Она очень испугалась, это правда, но думаю, она бы все-таки предпочла сунуться в пасть Змея, рука об руку с тобой… Она просила тебя не о свободе, ей требовалось нечто попроще: несколько утешительных слов, ласковый взгляд…
— Утешительные слова и ласковые взгляды еще никогда никого не спасали от смерти. — Усмехнулся я. — Не такой уж я великий злодей, дружище! Мне кажется, я ее тоже любил — так сильно, что теперь, когда ее больше нет рядом, все остальное уже не имеет никакого значения… Поэтому ей достался мой самый лучший дар — тот, который я так и не смог сделать себе самому! А нужен он ей, или нет — откуда нам с тобой знать…
Думаю, со временем она сама разберется! В отличие от нас с тобой, у нее теперь есть время — даже на такие пустяки… А у нас нет: видишь, он уже совсем рядом!
— Что будем делать, Владыка? Есть идеи? — Голос Анатоля не дрогнул, он звучал насмешливо и вызывающе.
— Усмехнулся я. — Не такой уж я великий злодей, дружище! Мне кажется, я ее тоже любил — так сильно, что теперь, когда ее больше нет рядом, все остальное уже не имеет никакого значения… Поэтому ей достался мой самый лучший дар — тот, который я так и не смог сделать себе самому! А нужен он ей, или нет — откуда нам с тобой знать…
Думаю, со временем она сама разберется! В отличие от нас с тобой, у нее теперь есть время — даже на такие пустяки… А у нас нет: видишь, он уже совсем рядом!
— Что будем делать, Владыка? Есть идеи? — Голос Анатоля не дрогнул, он звучал насмешливо и вызывающе. «По крайней мере, он-то уже выиграл свою битву! — С внезапной радостью подумал я. — Хоть один из нас, и то хлеб!»
— Никаких идей! — Я бесшабашно рассмеялся. А потом набрал в легкие побольше воздуху и заорал во всю глотку:
— Кто любит меня, за мной!
Вообще-то, я вовсе не собирался орать — ни эти слова, ни другие, сам не знаю, как меня угораздило… Но сейчас я понял, почему маленькая одержимая Жанна выбрала именно эту дурацкую фразу, чтобы повести за собой свою армию.
По большому счету, это — единственное по-настоящему честное предложение, которое может сделать полководец своим солдатам… А потом я повернулся лицом к Змею и устремился вперед, а когда первая капля ядовитой тьмы соприкоснулась с моей кожей, нахально расхохотался: «ну ладно, еще одной жизнью меньше, тоже мне несчастье!» Признаться, мне немного не хватало Джинна и его насмешливого глухого голоса, он непременно сказал бы мне сейчас: «Зачем так много эмоций, Владыка?» — или что-то в таком духе, а потом не поленился бы нажать на кнопку и врубить мое любимое «Innuendo», чтобы я, дурак, вспомнил, что могу быть «всем, чем захочу», и не пер на это непостижимое чудовище, как контуженный герой Мировой войны на вражеский танк, но поскольку мой мудрец был где-то далеко, я продолжал корчить из себя последнего солдата всех времен и народов, с идиотской ухмылкой блаженного отвоевывая у Вечности метр за метром безнадежно мертвой земли…
А потом я — невменяемый, оплеванный тьмой, но все еще живой, несмотря ни на что — оказался совсем рядом с пятном тьмы, которое было пастью Змея. Она больше не пугала и не завораживала меня — наверное, просто потому, что я слишком устал, и к тому же успел привыкнуть к факту ее существования, принять ее как малоприятный, но вполне обыденный фрагмент реальности. Я не раздумывая шагнул вперед — это не было осознанным решением, просто я даже не успел подумать о том, что можно притормозить — и только сейчас с изумлением понял, что за моей спиной полным-полно желающих повторить мой нечаянный подвиг: мои спутники, мои невезучие ландскнехты, которым я с самого начала не сулил никакого жалования и даже не обещал отдать им Вечность на разграбление, мои «мертвые духом», ненадолго восставшие из своих могил, мои бессмертные герои и перепуганные дети — черт бы их побрал!
— слишком серьезно отнеслись к нелепому приказу своего непутевого полководца, безвкусному лирическому восклицанию, неуместной цитате: «кто любит меня, за мной!» Их можно понять: вообще-то, в этой фразе действительно есть что-то неотразимое!…
Нас было так много, что глотка Змея оказалась слишком тесной для нас, я явственно услышал тихий царапающий звук, что-то вроде покашливания — «ага, подавился, гад!» — злорадно подумал я, пробираясь все глубже, а потом обступившая нас темнота вдруг рассыпалась, превратилась в мириады невесомых хлопьев, которые медленно оседали на землю и исчезали, соприкасаясь с ее теплой поверхностью — таяли, как непутевый майский снег под лучами полуденного весеннего солнца.
Случилось то, о чем я смутно знал с самого начала: наваждение рассеялось, никакого Мирового Змея больше не было, а я еще был, и мои люди оставались рядом со мной, ошеломленные собственной дерзостью и сказочной фальшью счастливого финала.
— Воля Аллаха свершилась, Али! — Воскликнул Мухаммед. — Ты одолел все зло этого мира, и теперь…