черемись, мордва, пермь, печора, ямь. Общеплеменное название финны есть название немецкое, чудь — славянское, суомалайн — своенародное. Финн на
немецком языке означает жителя болотной, влажной низменности; то же означают и финские названия разных племен, например емь или ям (Ham) значит
мокрый, водяной, весь объясняется из финского Vesi — вода. И теперь финские имена местностей встречаются преимущественно на болотистых
пространствах. Наш летописец указывает нам финские племена преимущественно около озер; в половине IX века южные границы финского племени с
славянским можно положить в области Москвы реки, где финны должны были сталкиваться с славянским племенем вятичей, селения последних мы имеем
право продолжить до реки Лопасни, потому что, как видно, все вятичи принадлежали к Черниговскому княжеству, а город Лопасня был пограничным
городом этого княжества с Суздальским. Селения вятичей должны были уже соприкасаться с селениями финских племен, потому что в Бронницком уезде
Московской губернии находим реку Мерскую или Нерскую, которая именем своим ясно показывает, что протекала чрез старинную землю мери.
Если не самые древние, то по крайней мере одни из древнейших обитателей Русской государственной области, финны имели незавидную участь: с трех
сторон теснили их народы славянского, германского и турецкого племени; мы видим, как у нас финны постоянно уступают пред славянами, подчиняются
влиянию их народности, приравниваются к ним; причину такого явления из внешних обстоятельств объяснить нетрудно. Сначала мы видим, что племена
славянские и финские живут на равной ноге; финны вместе с славянами призывают князей — нарядников, но старший и скоро единственный князь
утверждает свой стол среди племени славянского; потом мы видим движение князей к югу, по великому водному пути до самого Черного моря; стол
княжеский утверждается в Киеве, основы нового государства полагаются преимущественно к югу от Новгорода, по обеим сторонам Днепра, но живущее
здесь народонаселение принадлежит сплошь к племени славянскому. Славянские племена соединяются под одною властию, чрез это единство приобретают
силу материальную, а потом и начатки образованности христианской, и таким образом получают над финскими племенами материальное и духовное
преимущество, пред которым те и должны были преклониться. Можно сказать только одно, что славянское племя воспиталось при более благоприятных
природных обстоятельствах и, уже окрепнув на юго западе, явилось среди финнов на северо востоке. По нашему летописцу видно, что финны имели
города, подобно славянам, подобно последним терпели от родовых усобиц по изгнании варягов, вследствие чего вместе с ними и призвали князей; в
скандинавских преданиях финны являются искусными кузнецами, финские мечи славятся на севере. От этих оседлых промышленных финнов, соседивших с
славянами и союзных с ними, должно отличать северных их соплеменников, лапонцев, которых, как видно, суровая природа остановила на низшей
ступени человеческого развития, и теперь в характере собственных финнов и лапонцев замечается такое же различие, как между мужеством и детством.
Бесспорно, последних разумеет Тацит, когда описывает образ жизни финнов, когда говорит об их изумительной дикости, гнусной скудости: нет у них
ни оружия, ни лошадей, ни домов; пища у них — трава, одежда — кожи, ложе — земля; вся надежда их в стрелах, которые по недостатку железа
заостриваются костями; охота питает мужей и жен.
Бесспорно, последних разумеет Тацит, когда описывает образ жизни финнов, когда говорит об их изумительной дикости, гнусной скудости: нет у них
ни оружия, ни лошадей, ни домов; пища у них — трава, одежда — кожи, ложе — земля; вся надежда их в стрелах, которые по недостатку железа
заостриваются костями; охота питает мужей и жен. Детям нет другого убежища от зверей и непогоды, кроме шатров, кое как сплетенных из древесных
ветвей — сюда возвращаются с охоты молодые, здесь отдыхают старики. Но вести такой образ жизни, продолжает Тацит, они считают блаженнее, чем
трудиться на поле, строить дома, с надеждою и страхом смотреть на свои и чужие имущества. Безопасные от людей, безопасные от богов, они достигли
самого трудного — отсутствия желаний. Здесь нельзя не обратить внимания на слова Тацита о том, что финны считают себя блаженными и достигли
самого трудного — отсутствия желаний; эти слова объясняют нам происхождение сказки о блаженных гипербореях: мыслители древних образованных
народов, утомившись волнениями жизни, проистекавшими от ничем неудовлетворимых страстей человека язычника, любили с завистью останавливаться на
диких народах, у которых почти нет никаких желаний, которые не могут ни много приобретать, ни много терять и потому не подвержены мучительным
колебаниям между страхом и надеждою, не боятся ни людей, ни богов; у Геродота боги завидуют человеческому благополучию и потому не допускают ему
продолжаться.
В жалком виде представляется нам быт финских племен, живущих к югу от Финского залива; слабости духовной у этих племен соответствует слабость
тела, соединенная, однако, с высшею степенью нечувствительности ко внешним впечатлениям; ни один из европейских народов не обнаруживает так мало