было обвинение троих киевских бояр — Григория Хотовича, Степанца и Олексы Святославича в отравлении князя Глеба; Григорий Хотович был, вероятно,
упомянутый выше тысяцкий Григорий, брат Константина Хотовича, плененного прежде половцами. Из бояр в Киеве при Святославе Всеволодовиче
упоминается любимец его Кочкарь, по всем вероятностям, приведенный им из Чернигова; летописец говорит, что князь открывал свои тайные намерения
одному этому Кочкарю, мимо других. По походам на половцев известны черниговские бояре Ольстин Олексич и Роман Нездилович (1184, 1185, 1187 г.).
У Рюрика Ростиславича белгородского и потом киевского упоминается воевода Лазарь, Сдеслав Жирославич, Борис Захарьич — кормилец Владимира, сына
Мстислава Храброго; Сдеслав Жирославич упоминается после в числе бояр Мстислава Удалого; потом у Рюрика в Белграде встречаем воеводу Славна
Борисовича, бывшего потом тысяцким в Киеве, где видим также при Рюрике боярина Чурыню, посыланного в 1187 году вместе с Славном за дочерью
Всеволода III; у сына Рюрикова, Ростислава, был боярин Рогволд, которого он в 1192 году посылал к отцу толковать о половецком походе. Смоленским
тысяцким при князе Давыде Ростиславиче был Михалко; у Владимира Рюриковича во время Липецкого боя упоминается боярин Яволод и потом Ивор
Михайлович, быть может, сын упомянутого выше Михалка. Из бояр князя Глеба рязанского упоминаются Борис и Дедилец, которые так много
содействовали отстранению Юрьевичей в пользу Ростиславичей по смерти Боголюбского; Дедилец вместе с другим рязанским боярином Олстиным попался в
плен Всеволоду III в 1177 году; потом из рязанских бояр во время войны Святослава черниговского со Всеволодом III упоминается Иван Мирославич.
Рассмотревши отношения внутренние, обратимся ко внешним, которые в последнее время начинают принимать особый, очень важный характер.
Рассмотревши отношения внутренние, обратимся ко внешним, которые в последнее время начинают принимать особый, очень важный характер. Мы знаем,
что древние русские владения в прибалтийских областях делились на две части: северную, зависевшую более или менее от Новгорода, и южную,
зависевшую от Полоцка. К берегам этой то южной части русских владений, к устью Двины, в 1158 году прибит был бурею корабль бременских купцов.
Негостеприимно встретили их туземцы, но после схватки, в которой победа осталась на стороне немцев, ливы стали сговорчивее и позволили
пришельцам производить мену. Выгода этой мены заставила бременцев несколько раз возвращаться с товарами к устью Двины, наконец выпросили они
себе у туземцев позволения основать здесь постоянную контору; место было выбрано подле Двины на горе, где построили большой дом и острожек,
который получил название Укскуль; скоро потом построена была другая фактория Дален.
Известие о поселениях, заведенных немцами при устье Двины среди языческого народонаселения, обратило на себя внимание бременского архиепископа,
который не мог пропустить благоприятного случая для распространения пределов церкви. Он объявил об этом папе Александру III, и тот велел ему
отправить в Ливонию искусного миссионера; архиепископ отправил туда Мейнгарда — монаха Августинского ордена. Мейнгард выпросил позволение у
князя полоцкого проповедовать евангелие между подвластными ему язычниками, построил церковь в Укскуле и успел обратить несколько туземцев. Скоро
литовцы напали на окрестности Укскуля, Мейнгард с жителями последнего спрятался в лесах, где имел бой с врагами. По их удалении начал укорять
ливов за то, что они живут оплошно, не имеют крепостей, и обещал им построить крепкие замки, если они за это обяжутся принять христианство. Ливы
согласились, и на следующее лето явились из Готланда строители и каменосечцы.
Еще прежде, чем начали строить замок Укскуль, часть народа окрестилась, остальные обещали креститься как скоро весь замок будет готов. Замок
выстроили, Мейнгард посвящен был в епископы, но никто не думал креститься; под условием такого же обещания выстроили другой замок — Гольм, и
также никто не думал принимать христианство; мало того, язычники начали явно обнаруживать неприязненные намерения против епископа, грабили его
имение, били его домашних, но всего больше огорчало Мейнгарда то, что уже крещенные туземцы стали погружаться в Двину, чтоб, по их словам, смыть
с себя крещение и отослать его в Германию. У Мейнгарда был товарищ в деле проповеди, брат Феодорих — монах Цистерциенского ордена, этого
Феодориха ливонцы вздумали однажды принесть в жертву богам, чтоб жатва была обильнее, чтоб дожди не повредили ей. Народ собрался, положили копье
на землю, вывели священного коня, смотрят, какою ногою прежде ступит конь: правою — определит смерть, левою — жизнь; конь ступает ногою жизни,
но волхв противится, утверждает, что тут чары со стороны враждебной религии; опять ведут коня, опять ступает он левою ногою, и Феодорих спасен.
В другой раз тот же Феодорих находился в Эстонии, когда в день св. Иоанна Крестителя случилось солнечное затменение; несчастному монаху грозила
опять страшная опасность от язычников, которые приписали затмение ему, говоря, что он съедает солнце.
Когда Мейнгард увидал, что мирными средствами трудно будет распространить христианство между ливами, то отправил посла к папе представить жалкое