нравственном смысле; наконец, что всего важнее, в древнем языческом быте скандинаво германских племен мы замечаем близкое сходство с древним
языческим бытом славян; оба племени не успели еще выработать тогда резких отмен в своих народностях, и вот горсть варягов, поселившись среди
славянских племен, не находит никаких препятствий слиться с большинством.
Так должно было быть, так и было. В чем можно заметить сильное влияние скандинавской народности на славянскую? В языке? По последним выводам,
добытым филологиею, оказывается, что в русском языке находится не более десятка слов происхождения сомнительного или действительно германского.
После того как древнейший памятник нашего законодательства, так называемая Русская Правда, сличена была с законодательными памятниками других
славянских народов, не может быть речи не только о том, что Русская Правда есть скандинавский закон, но даже о сильном влиянии в ней
скандинавского элемента. Даже те исследователи — юристы, которые предполагают несколько значительное влияние скандинавского элемента в Русской
Правде, видят, однако, в последней собрание обычаев преимущественно славянских и частью только германских. Но для ясного понимания событий
первого периода нашей истории мало еще определить, что степень влияния народности пришлого элемента на народность туземного была незначительна;
нужно тотчас же обратить вопрос и следить, какому влиянию с самого начала стал подвергаться пришлый элемент от туземного, от новой среды, в
которой он нашелся, надобно следить за обоими элементами в их взаимодействии, а не брать каждый порознь, заставляя их действовать от начала до
конца в полной особности с их первоначальным, чистым характером, какой они имели до своего соединения. Если Рюрик был скандинав, морской король,
то следует ли отсюда, что внуки и правнуки его, князья многих племен, владельцы обширной страны, должны также носить характер морских королей?
Разве новая среда, в которой они стали вращаться, нисколько не могла содействовать к изменению их характера? Говорят, что наши князья, от Рюрика
до Ярослава включительно, были истые норманны, но в чем же состоит их норманство? В том, что они обнаруживают завоевательный дух? Но таким духом
обыкновенно отличаются князья новорожденных обществ: одновременно с Русским образуется другое славянское государство — Польское; первые Пясты —
не норманны, несмотря на то, они обнаруживают свою деятельность тем же, чем и первые Рюриковичи — распространением первоначальной области
посредством завоевания. Первые Рюриковичи обнаруживают свое норманское происхождение, быть может, тем, что совершают походы преимущественно
водою, на лодьях? Но причина этого явления заключается не в норманском происхождении князей, а в природе страны, малонаселенной, покрытой
непроходимыми лесами, болотами, в которой, следовательно, самый удобный путь был водный; дружины, распространявшие русские владения за Уральским
хребтом в XVII в., не были норманны, но по природе страны действовали так же, как последние; совершали свои походы водным путем. Обычай наших
князей ходить на полюдье не есть норманский, он необходим во всех новорожденных обществах: так, мы видим его и в Польше.
Военное деление на
десятки, сотни и т.д. есть общее у народов различного происхождения. Дружинная жизнь не есть исключительная принадлежность германского племени:
Болеслав польский живет с своею дружиною точно так же, как Владимир русский с своею.
Сделавши всех первых князей наших морскими королями, назвавши их всех истыми норманнами, определивши, таким образом, их общий характер, точку
зрения на них, исследователи необходимо должны были оставить в стороне их главное значение относительно той страны, относительно тех племен,
среди которых они призваны были действовать, должны были оставить в стороне различие характеров каждого из них и какое влияние это различие
производило на судьбу страны. Обратив преимущественно внимание на элемент пришлый, на варягов, из характера их отношений к князю и Земле
исключительно старались определить главный характер нашей истории, позабыв, что характер дружины условился отношениями призванных князей к
призвавшему народонаселению и что эти отношения условились бытом последнего. Утверждая, что у нас имело место призвание, а не завоевание, не
заметили противоречия, когда варягам дали характер завоевательный, заставив все явления отражать на себе исключительно их народность, заставив
действовать одно пришлое начало, поразив совершенным бездействием туземное. Таковы вредные следствия того одностороннего взгляда, по которому
варяги были исключительными действователями в начальном периоде нашей истории.
Но если влияние норманской народности было незначительно, если по признанию самых сильных защитников норманства влияние варягов было более
наружное, если такое наружное влияние могли одинаково оказать и дружины славян поморских, столько же храбрые и предприимчивые, как и дружины
скандинавские, то ясно, что вопрос о национальности варягов — Руси теряет свою важность в нашей истории.
Второй том
Глава первая
О княжеских отношениях вообще