после упорного трехлетнего сопротивления взял их город Пересечен, то они двинулись на запад, перешли Днестр и поселились на западном его берегу,
где еще теперь, в Оргеевском уезде Бессарабской области, находится деревня Пересечени или Пересечина, вероятно основанная беглецами в память
прежнего их города. Указания летописца на многочисленность тиверцов и угличей, на их упорное сопротивление русским князьям, на их жилища от
Днестра, или даже от Дуная до самого Днепра и, может быть, дальше на восток, не оставляют никакого сомнения, что это те самые племена, которые
Прокопию и Иорнанду были известны под именем антов.
Что касается быта славянских восточных племен, то начальный летописец оставил нам об нем следующее известие: каждый жил с своим родом, отдельно,
на своих местах, каждый владел родом своим. Мы теперь почти потеряли значение рода, у нас остались производные слова — родня, родство,
родственник, мы имеем ограниченное понятие семьи, но предки наши не знали семьи, они знали только род, который означал всю совокупность степеней
родства, как самых близких, так и самых отдаленных; род означал и совокупность родственников и каждого из них; первоначально предки наши не
понимали никакой общественной связи вне родовой и потому употребляли слово род также в смысле соотечественника, в смысле народа; для означения
родовых линий употреблялось слово племя. Единство рода, связь племен поддерживались единым родоначальником, эти родоначальники носили разные
названия — старцев, жупанов, владык, князей и проч.; последнее название, как видно, было особенно в употреблении у славян русских и по
словопроизводству имеет значение родовое, означает старшего в роде, родоначальника, отца семейства. Существуют различные взгляды на родовой быт:
одни представляют его в идиллическом виде, предполагают в нем исключительное господство нежных, родственных отношений, другие, напротив, смотрят
на него с противоположной стороны, предполагают суровость отношений между отцом и детьми, между родоначальником и родичами, подавление
родственных отношений правительственными, причем приводят в пример семью римскую и германскую, где отец имел право осуждать своих детей на
рабство и смерть. Мы заметим, что нельзя представлять себе родового быта идиллически, нельзя забывать о первобытном, младенческом состоянии
народа, которого движения, страсти мало чем обуздываются; не надобно забывать, что и у просвещенных народов родственные отношения не исключают
вражды, что вражда между родичами считается самою сильною, что родовой быт, по самому существу своему, условливает неопределенность,
случайности. Но, с другой стороны, мы не можем вполне разделять и противоположного взгляда: правда, что в быте родовом отец семейства есть
вместе и правитель, над которым нет высшей власти, но не знаем, в праве ли мы будем допустить совершенное подавление родственных отношений
правительственными, особенно при отсутствии всяких определений; не имеем ли мы права предположить, что родственные отношения в свою очередь
смягчали отношения правительственные? Каким образом осудить их на совершенное бездействие даже в быту самом грубом? Владимир имеет право казнить
жену, замышлявшую преступление, и хочет воспользоваться своим правом, но входит малютка сын и меч выпадает из рук отцовских. Здесь главный
вопрос не в том, подавлялись ли родственные отношения правительственными, но в том, как выражались самые родственные отношения? Мы не должны
только по своим христианским понятиям судить о поступках языческих грубых народов; так, например, отец в семье германской и литовской осуждал на
гибель новорожденных детей своих, если семья была уже многочисленна или если новорожденные были слабы, увечны; но такое поведение отцов,
приводящее нас в ужас, проистекало у язычников из грубых понятий о родственном сострадании, а не из понятий о деспотической власти отца над
детьми; язычники смотрели на жизнь человека с чисто материальной стороны: при господстве физической силы человек слабый был существом самым
несчастным, и отнять жизнь у такого существа считалось подвигом сострадания; доказательством тому служит обязанность детей у германцев и
литовцев убивать своих престарелых, лишенных сил родителей.
Эти обычаи имели место преимущественно у племен воинственных, которые не терпели
среди себя людей лишних, слабых и увечных, не могших оказывать помощи на войне, защищать родичей, мстить за их обиды; у племен, живших в стране
скудной, стремление предохранить от голодной смерти взрослых заставляло жертвовать младенцами. Но у народа относительно более мирного,
земледельческого, живущего в стране обильной, мы не встретим подобных обычаев; так, не встречаем их у наших восточных славян: летописец, говоря
о черной стороне языческого быта последних, не упоминает об означенных обычаях; даже у славян померанских, которые по воинственному характеру
своему и по соседству с племенами германскими и литовскими являются более похожими на последних, даже и у этих славян с престарелыми и слабыми
родителями и родственниками обходились совершенно иначе, чем у германцев и литовцев. Вообще же должно остерегаться делать точные определения