— Будешь в гипсе ходить — дольше проживешь. Открою, я слово держу. Бегом!
Пока Николай закручивал петли и завязывал веревку в четыре узла, пассажир вынул рожки из автоматов.
— Придется в город вернуться, — сказал он беззаботно.
— Придется в город вернуться, — сказал он беззаботно. — Дело кое-какое возникло. Ненадолго, но надо. Развернешься?
— Может, чем другим помочь? — предложил Николай. — У меня же самолет на Питер.
И он посмотрел на часы. Вся их разборка, если можно было так назвать то, что происходило, длилась минут десять — пятнадцать.
— А эти штуки куда? — кивнул он на автоматы. — За них, говорят, тыщу баксов дают.
— Не, — так же беззаботно ответил пассажир. — Они не продажные. Их бы на орала перековать, так кузнеца нет. Прикопай под тем деревом.
— Мне ехать надо. Если что здесь быстро помочь — я готов. Сами понимаете, рейс.
— Какой рейс у тебя?
— Я ж говорю, Петербург.
Пассажир достал крохотную трубку сотовой связи и, набрав номер, спросил:
— Девушка? Как там у нас с бортом на Петербург?
Ему что-то ответили, и он переспросил:
— А до которого часа? До двадцати двух? Ага, спасибо, милая. Ну вот. — И пассажир повернулся к Николаю. — Зря торопились, так и знал. Никаких бортов до двадцати двух. — Он мгновение подумал и попросил: — Слушай, раз уж ты ввязался в эту катавасию, сделай божескую милость. Подбрось меня назад до центра. Все равно же тебе четыре часа в аэропорту впустую ошиваться. А если чуть подождешь в центре и назад доставишь, сумму удвою. Да не бойся ты! Кино кончилось, второй серии не будет.
И хотя Николаю страшно не хотелось продолжать приключение, он так же беззаботно, как пассажир, рассмеялся и сказал:
— Поехали.
Под сиденьем у него была саперная складная лопатка. Пока Николай разворачивал свою «копейку», пассажир сам прикалывал под деревом автоматы.
Рожки он выбросил метров через пятьсот и сразу предложил:
— Давай знакомиться, раз в приключение попали. Тебя как зовут?
— Николай.
— Алексей. Домой летишь? Что питерец, я понял сразу по выговору.
— Домой, но вообще-то на конгресс.
— Это какие же в криминальной столице нынче конгрессы?
— Да так, международный экологический, по морю, — засмущался Николай.
Он отчего-то всегда смущался, когда говорил с незнакомыми людьми о своей работе.
Подъехав к КП, они увидели по другую сторону от него большое скопление милиции и автомобилей. Шоссе было перегорожено, каждую машину, выходящую из города, осматривали по нескольку людей в форме с автоматами.
«Хороши бы мы были сейчас, если б те два автомата не закопали!» — подумал Николай. Однако их направление пропускали почти свободно.
— Не там ищете, гаврики, — пробормотал Алексей. — Ты вот что, Николай, — попросил он, когда они проехали КП. — Ты меня подвези в район «Арктики» и жди ровно два часа. Можешь спать или песни петь, можешь книжку читать, но ровно два часа. — И он протянул пятидесятидолларовую бумажку. — Если через два часа меня не будет, езжай один. — И шутливо переспросил: — Угу?
— Угу, — ответил Николай. — А если в туалет?
— Туалет — дело святое.
— А если в туалет?
— Туалет — дело святое. Но лучше здесь и сейчас. Машину в аэропорту где поставишь?
— У общаги. На ней завтра в шесть утра друг поедет сюда же. На «скорой» дежурить.
— Ага, тогда, если будешь без меня, мой рюкзачок закинь в багажник и приятелю о том скажи. Координат какой-нибудь его дай — так, на всякий случай.
— Телефон «скорой помощи» устроит?
— В самый раз. — И Алексей протянул лоскуток бумаги с ручкой.
Поцелуй Антоныча
Этот рабочий день у Василия Сергеевича Пояркова кончился довольно странно.
Он шел по коридору городской администрации, где был его главный офис, и столкнулся лицом к лицу с другом старых времен, а теперь, можно сказать, заклятым врагом Петром Антоновичем Антипенко.
Василий Сергеевич собрался было, коротко кивнув, обойти его — коридор был не узок, места достаточно, — но Антоныч преградил ему дорогу. А потом неожиданно расставил руки для дружеского объятия и обнял-таки. Василий Сергеевич решил, что тот просто слегка надрался на приеме, каких у них в здании было множество, но нет, от него спиртным не тянуло. Попахивало лишь, как в древние времена юности, смесью душистого табака и одеколона. Антоныч тем и обратил на себя внимание руководства, когда был еще инструктором райкома комсомола, что курил трубку и брызгался мужским одеколоном. Трубка — явление не запретное, но внештатное, сразу бросающееся в глаза. И высшие сферы его мгновенно отличили среди сотни бесцветных, одинаковых лицом и повадками, всегда готовых к росту карьеры инструкторишек. И потому очень скоро он был переведен в обком комсомола, а там и получил самый лакомый кусочек — работу с плавсоставом, ходящим в загранку.
В какие незапамятные времена все это было! А теперь Антоныч, преградив дорогу Василию Сергеевичу, неожиданно его обнял, потом прижался щекой к щеке, как бы для мужского поцелуя, всхлипнул и тихо, но проникновенно произнес:
— Прости меня, Вася! Прости, прошу тебя!
Василий Сергеевич, растерявшись от такого обращения человека, которого секунду назад считал врагом, только и смог ответить растроганно: