И вот — уже проявляет к ней мужской интерес. И она не стала стыдить его или прятаться — наоборот, сделала вид, что не догадалась, и даже слегка показывала ему себя. Пусть увидит, если ему это так нужно.
Тем более что он по-прежнему оставался очень хорошим мальчиком. На родительских собраниях завуч несколько раз так и говорила ей при всех с чувством:
— Спасибо вам за вашего мальчика!
А когда другие матери жаловались на грубость своих детей, Анна Филипповна удивлялась и радовалась: у них с Костиком все было иначе. Он любил взять ее ладонь и приложить к своей щеке, любил, когда она прикасалась к его лбу губами, прощаясь перед уходом, они даже в кинотеатре сидели, нередко взявшись за руки.
Лет до семи-восьми по утрам в выходные он любил прибегать к ней под одеяло и, щекотно шевеля коленками, рассказывал всякие мальчишеские тайны.
Теперь же, когда он стал подглядывать за ней, ей было и смешно и приятно. И тоже как бы слегка щекотно.
«Ну прямо эксгибиционистка какая-то, — думала она про себя, — вот забавно!»
После передачи все пили чай в редакционной комнате.
Анна Филипповна вошла последней и не сразу поняла, о чем все говорят.
— А мне этого мужика жалко, — отвечал кому-то режиссер Михаил Ильич. — То, что он — дурак, это само собой. Но его же хотят упразднить не из-за этого, а за то, что он отправился на лечебную процедуру.
— Ничего себе — лечебная процедура, — хихикнул кто-то.
— Это вы про кого? — спросила Анна Филипповна, присаживаясь на свободное место в углу и наливая чай из темно-синего электрического пластмассового чайника.
— Про кого еще — про него, родимого, про генерального прокурора, — объяснила Елена Всеволодовна, или, как ее звали для краткости, Ёлка. — Пришла вроде бы информация, что дело с ним окончательно закрывается. Мне его тоже жалко: застенчивый мужик, попался как кур во щи. Помните такие кадры: эта девуля старается, старается, а толку никакого. И он так жалобно говорит: «Что, клиент трудный попался?»
— Да какое там следствие, туфта все это — вялотекущий процесс, — вставил Михаил Ильич.
— Я про то и говорю, что человек пришел на медицинскую процедуру — а его камерой. Любого сними с голой задницей на приеме у врача и показывай потом. Помните, он еще в конце их благодарит. Говорит: «Так давно этого не испытывал!»
Нюансы частной жизни есть у каждого. И предъявлять их обществу нельзя.
— По-твоему, после этого можно занимать пост? — вмешалась Ёлка. — Мне хотя и жалко его, но только в качестве мужика, а не генерального.
— После того показа надо было прежде всего отыскать тех, кто вмешался в частную жизнь, и примерно их наказать. А его уволить — не за то, что он с голой задницей ходил, а за дурость. Распинаться перед проститутками, что он не последний человек в державе и что Шаймиев его приятель, — вот за что уволить.
— А мне больше всех его жену жалко, — сказала вдруг Анна Филипповна. — Как она себя должна чувствовать?!
— Анечка, а тебе опять этот твой звонил, российский фермер. — Ёлка повернулась к ней. — Я его по голосу узнаю. Говорит такой сладенькой интонацией: «А можно мне Анну Костикову?» А ему грубо так: «Нет, нельзя. Она сейчас в эфире!» — «Так вы передайте ей, когда она вернется из эфира, что я буду ей звонить». Я-то сначала подумала, что педрила.
— А что ему нужно? — удивилась гримерша Валечка. — Он каждый день звонит.
— Что-что, — грубо ответила Ёлка. — Увидел, что место свободно, и решил клинья подбить. Ты ему скажи, если будешь разговаривать, пусть он лучше меду еще пришлет. А к тебе чтоб не приставал, чего тебе от него толку!
Тут в комнату вбежал второй режиссер. Оказалось, был еще не готов монтаж сюжета, который обязательно предполагали показать через двадцать минут. Все, кто имел к этому отношение, помчались следом за ним в монтажную, в студию, и спокойное течение беседы прервалось.
Все случилось в те дни, когда главный режиссер Михаил Ильич, сделав несколько проб, предложил ей перейти на телевидение.
— Такое решение дается непросто, — сказал тогда Миша. — Это я по себе знаю. Для этого вам придется отказаться от прошлой карьеры. Вы вроде бы директор библиотеки?
— Я попробую совмещать.
— Не получится, — сказал он с едва заметной улыбкой, словно объяснял ребенку. — Телевидение — это такая штука, оно захватывает всего человека. Вам придется сделать решительный шаг.
Сделав этот шаг, Анна Филипповна неожиданно почувствовала головокружительную свободу. Работа на студии, которая ее потом и в самом деле засосала, еще не началась, а библиотечное дело она от себя уже отринула.
Как раз в ту неделю ей исполнилось тридцать четыре года.
У них с Костиком дни рождения были рядом. И всегда праздновались вместе. Она задолго выбирала для него подарок — чтоб был и полезным, и радовал. И за какие-нибудь заслуги выплачивала ему премию, на которую он мог купить что-нибудь дешевенькое ей. Вечером собирались девочки из ее библиотеки. Зав. абонементом Наталья пела под гитару романсы. Все немножко выпивали, ели салаты, покупной торт и осторожно сплетничали о любовных увлечениях отсутствующих.
Костик, получив от гостей подарки и побыв за столом, отсаживался в свой угол, открывал книжку. А когда подрос, девочки научили его танцевать. И в предыдущий раз, когда ему исполнилось пятнадцать, он уже танцевал с ними как настоящий кавалер.