Через десять минут они уже пили кофе в буфете, которому в это время полагалось быть еще закрытым. Перед ними стояла яичница с ветчиной. Буфетчица была другая, не вечерняя, пожилая солидная дама.
— Андрей Петрович, вы ужинать у нас будете? — спросила она так, как прежде обращались к очень большим начальникам.
— Не знаю пока. Если будет нормальный разговор, так сразу и уеду.
— Нам хорошую рыбку подвезут. Я бы оставила.
— Оставь. Не мне, так кому другому пригодится. — Андрей и ее, несмотря на солидность и возраст, дружелюбно похлопал по заду.
Улица была темна и пустынна.
— Андрей и ее, несмотря на солидность и возраст, дружелюбно похлопал по заду.
Улица была темна и пустынна. Ветер гнал снежную пыль, и под тусклыми фонарями она образовывала круговороты.
У широкого гостиничного крыльца стоял серый БМВ. Едва они вышли, как водитель завел двигатель. Рядом с водителем на переднем месте уже кто-то сидел.
— Ага. Все правильно, — сказал Андрей и открыл заднюю дверцу. — Садитесь первый, я с краю.
— Доброе утро, — поздоровался Николай Николаевич, просовываясь в машину, и ему в два голоса негромко ответили:
— Доброе.
Сидящий впереди пассажир сразу набрал по сотовому телефону номер и кому-то проговорил:
— Рыло, ты? Ну мы отъехали. Ага.
Он отключился и, слегка повернувшись к Николаю Николаевичу, дружелюбно, словно собирался показывать достопримечательности города, спросил:
— Первый раз у нас во Пскове?
— Был когда-то давно. — Он хотел добавить, что на экскурсии, но почувствовал, насколько слово «экскурсия» не соответствует их ситуации.
— А что, город хороший, жить можно. Экскурсантов много — больше по храмам ходят. Меня, когда смотрящим ставили, аж колотун брал: а ну как не справлюсь. За мной — четыре ходки, четыре срока отматывал, потому и поставили.
Что такое «смотрящий», Николай Николаевич вроде бы знал. Своего рода менеджер у бандитов. Но говорящий больше походил на завхоза или незлого работника жилконторы.
— Ты, Толян, очень не жми. Им, пока этого своего хрена собрать, всяко минут двадцать надо, — посоветовал он водителю. — А наука пока город посмотрит.
«Наука — это я», — понял Николай Николаевич.
Но Толян не жать не умел. Машина пронеслась по главным улицам, переехала по мосту через реку Великую и скоро подъехала к краю города.
— Элеватор, — показал смотрящий на темнеющее сбоку высокое строение. И с тихой гордостью добавил: — Наша работа. Мы достроили. Когда я начал, кое-кто трендел: «На хера козе яйца? На хера козе яйца?» А теперь — весь хлеб через нас. Теперь думаю, как туристский бизнес устаканить.
— Михайловское переведи сюда, — пошутил Андрей.
— У нас десять месяцев в году — туристские, — продолжал ворковать смотрящий, не обратив внимания на иронию Андрея. — Когда купола на солнышке играют, аж у самого душа вздрагивает.
Машина въехала на какой-то холм и остановилась на широкой площадке. Поблизости темнела каменная стена, за нею Николай Николаевич рассмотрел силуэты куполов.
— Снетогорский монастырь, — объяснил смотрящий. — Пока посидим. А как этого, вашего, выведут, вы в него вглядитесь. А то у нас тоже накладки бывают. — И он рассмеялся. — Месяц назад в Новгороде одного заказного замочили, все приметы сходились — машина, кожаное пальто, фамилия, — а не тот. Спешить нам некуда, вы не торопитесь, всматривайтесь. Он, мудила, по другой ксиве у нас прописался: был Гуляй-Голый, а стал — Петров. Думал, не вычислим.
— Ты что ж, сука вонючая, науку обижаешь? Наука нас кормит, а ты ее «кинул»! — то ли вопрошал, то ли стыдил смотрящий Гуляй-Голого, который стоял на краю свежевзрытой земли, уходящей по холму вниз.
Николай Николаевич ожидал, что бегуна привезут на машине. Он в кино видел подобные стрелки-разборки: подъезжают три-четыре автомобиля, резко тормозят друг около друга, из них выходят амбалистого вида новые русские и договариваются: кто прав.
Гуляй-Голого вывели из монастырской калитки, которая была видна в свете фар. Двое парней шли по бокам, а в середине шагал, неловко держа обе руки спереди, их мурманский беглец. «В наручниках ведут», — догадался Николай Николаевич.
— Вылазим, смотрим, — скомандовал смотрящий.
Не узнать Гуляй-Голого было трудно. И Николай почувствовал, как легче стало душе: до этой секунды он боялся позора — выставят перед ним человека, да не того. Что тогда?
Выглядел их бывший мурманчанин таким же представительным директором школы, каким заявлялся в их институт: хороший костюм, белая сорочка с галстуком, длинное европейское пальто. Правда, под глазом выделялась хорошая дуля.
— Зря фэйсу ему попортили, — недовольно заметил смотрящий, — что, без этого не могли? Ему ж сегодня предприятием руководить.
— Значит, не могли, — уныло ответил один из парней, — кусался. Вон, палец чуть не отгрыз.
Но главной приметой директора был слегка кривоватый, видимо когда-то сломанный в драке нос. Этот нос тоже был на месте.
Гуляй-Голого поставили прямо перед Николаем Николаевичем. И он почувствовал, что мурманский беглец его сразу узнал.
— Он? — спросил смотрящий и предупредил: — Чтоб без обозначки.
— Он, — уверенно проговорил Николай Николаевич. — Тут сомнений быть не может.