За четыре дня до этого в их комнате случилось примерно то же самое, что и в комнате Николая. Была пьяная драка, только с более тяжкими последствиями: выбили оконные стекла, кровью залили пол и забрызгали стены, на «скорой помощи» увезли двоих.
Фамилия пожилого, всегда уравновешенного человека была Потапов. Через полтора месяца он, как и Николай Николаевич, надеялся на досрочное освобождение.
Николай Николаевич не знал, как и о чем они поговорили с майором, но в результате майор объявил Потапову, что тот отбудет весь срок, от звонка до звонка.
А теперь голова Потапова, сброшенная с ленты конвейера, лежала на цементном полу и смотрела на всех широко открытыми глазами. Тело же, обхватив руками металлический корпус, висело сбоку конвейера. И Николаю Николаевичу на секунду показалось, что это просто такой прикол — абсолютно же здоровый и целый Потапов нагнулся и рассматривает что-то на полу с другой стороны конвейера. Или дурное кино, где тело в конце концов подхватывает руками собственную голову и ставит ее на место.
Кто-то, быстрее всех сообразивший, что делать, вызвал по внутренней связи инженера по безопасности. Остальные из всех трех бригад стояли, сгрудившись, и молча смотрели в остановившиеся глаза Потапова.
— Переживал сильно… — объясняли люди из его бригады.
— Дни до воли пересчитывал, жена, говорил, на двадцать лет младше….
Прибежал инженер по безопасности, ругаясь густым матом, стал вызывать «скорую помощь».
Но прибывший со «скорой» врач лишь развел руками:
— Я-то что могу сделать? Мы головы на место не пришиваем.
— Но вы хоть в больницу увезете, — стал было убеждать инженер.
И врач взглянул на него как на сумасшедшего:
— В больницу мы увозим больных.
И врач взглянул на него как на сумасшедшего:
— В больницу мы увозим больных. А для таких — труповозка. Туда и звоните.
Все следующие дни Николай приказывал себе о своем сроке не думать. Только это не получалось: о возможной свободе забыть невозможно. До выездной сессии оставался лишь месяц.
— А то, может, задержитесь? У сына через неделю экзамен. Шучу, шучу, — проговорил майор, увидев, как переменилось лицо Николая Николаевича.
Был конец мая. Здесь, под Выборгом, еще только отцветала черемуха, а в Питере в садике за Александро-Невской лаврой, куда они ходили с Димкой гулять, уже распустилась сирень.
— Документы ваши готовы, так что счастливый путь. — Майор улыбнулся. — До свидания говорить не буду. Хотя адресок ваш у меня есть, может, с сыном заглянем, сэр.
Пятьсот пятьдесят дней Николай Николаевич ждал этого мига и не думал, что все будет до такой степени буднично.
Никаких отвальных он делать не собирался. Избави Бог, еще вляпаешься в ЧП. Просто все пошли в смену, а он отправился к майору. Готовясь к тому, что в последний момент что-нибудь окажется не так и ему придется догонять своих, стоять у конвейера, ловя сырые скользкие кирпичи.
Странно, что, когда он шел к электричке, ему вдруг стало грустно. И пожалуй что страшно — полтора года все в его жизни было расписано. А теперь, прямо с этих минут, начиналась абсолютная неизвестность.
С директором мурманского института полдня не хотели соединять.
— Павел Григорьевич проводит совещание, позвоните позже, — говорила незнакомая секретарша.
Прежние голос Николая Николаевича узнавали мгновенно.
— Я по междугородному, из Петербурга. Вы скажите, когда мне лучше его застать?
— Через полчаса позвоните, я думаю, как раз он освободится.
Но через полчаса уже другой голос отвечал:
— Павел Горигорьевич только уехал. Позвоните часа через три.
— Коля, честное слово, плюнь на этот Мурманск, что-то не лежит у меня к нему сердце, — уговаривала Вика.
Она взяла неделю отпуска, чтобы побыть всей семьей вместе.
— Тебя же зовут в Ботанический институт.
Вика неизвестно каким образом чувствовала, что его ждет. Он же пока ни о чем не догадывался.
Дозвониться удалось лишь в конце рабочего дня.
— Павел Григорьевич, это Горюнов, здравствуйте! — Николай Николаевич почувствовал, как у него перехватывает горло.
Однако директор никакого волнения в ответ не выказал.
— Да, я вас слушаю, — сказал он так, словно ему звонил совершенно незнакомый человек.
— Николай Николаевич Горюнов звонит!
— Я вас слушаю, — так же равнодушно повторил директор.
— Я абсолютно свободен и готов приступить к работе.
— Извините, я не понял, к какой работе? — переспросил директор так, словно они не были никогда знакомы, не сиживали порою рядышком на банкетах и Павел Григорьевич не отмечал ежегодно в отчетах удачные работы своего подчиненного.
— К своей работе. Вы же сами, Павел Григорьевич, полтора года назад передавали через Иннокентия, что место мое сохранится.
— А, Горюнов! — наконец вспомнил директор.
— А, Горюнов! — наконец вспомнил директор. — Так ты к нам просишься?
— Прошусь. С нетерпением!
— Даже с нетерпением. — Николай Николаевич одобрения в голосе директора не почувствовал. — А у нас сейчас такие дела, Горюнов. Мы как раз проводим большое сокращение. Твоя лаборатория и вовсе давно упразднена. Так что потерпи до осени. Осенью, если попросишься, что-нибудь для тебя найду. Ну, бывай, рад был услышать.