— Ты не боись. — Витя, видимо, заметил настороженный взгляд Николая. — ГАИ тут нет, менты тоже не суются. Тут один закон — тундра и море. Щас твоего профессора распарим и тронемся.
Профессор, переодетый в валенки и застиранные джинсы, сразу принял сходство с нормальным российским пенсионером, каких можно встретить по всем городам и весям.
Он с любопытством оглядывал стены жилища, в котором уже несколько лет после закрытия станции ютилась хозяйка, и доброжелательно улыбался. Потом его внимание привлекли фотографии, нацепленные на большой лист картона. Фотографии, по-видимому, отображали жизнь и приключения бабки, а также ее родных в разные эпохи столетия.
— Как зовут хозяйку этого гостеприимного дома? — спросил Бэр и добавил по-русски: — Имя-отчество?
Он протопал за занавеску и вернулся оттуда с блокнотиком и фотоаппаратом-«мыльницей».
— Простите, наш гость интересуется вашим именем и отчеством, — перевел Николай. — Да и мы — тоже. А то не знаем, кому спасибо сказать.
— Сам-то ваш, этот гость, он из какой земли, вы сказали? Из Норвегии или подальше?
— С Аляски.
— Нет. — И хозяйка с сомнением покачала головой. — Я аляскинских ни разу не встречала. Немецкие заезжали, японские — тоже заезжали недавно, двое, а аляскинские — нет. Первый раз. В молодости — американских с английскими жителями тоже в городе встречала, а аляскинских — нет, не встречала.
— Так имя и отчество-то ваше как?
— Ну, пусть напишет Марфа Андреевна. Могу и сама латинскими буквами записать, это я не забыла. — И она посмотрела на профессора, который совал в руки свой аппарат-«мыльницу» Виталию. — Он что, еще и сняться со мной рядом желает? — удивилась бабка, разгадав жест Бэра.
Николай взял из рук профессора фотоаппарат, поставил их с хозяйкой у печи рядом, навел «мыльницу» и щелкнул вспышкой.
— Живу тут почти полвека. Муж у меня был начальник всего этого дела. Теперь-то станцию закрыли, все ушли, старика я здесь на территории и похоронила, а живу и живу, охраняю пустое место. Как мальчик из рассказа «Честное слово». Все ушли, а он — стоит, пост стережет.
Мистер Бэр в это время, повернувшись к ним длинной тощей спиной, продолжал с интересом изучать бабкины фотографии.
Николай Николаевич тоже подошел к ним и стал рассматривать, как хозяйка на фотографиях постепенно молодеет. Рядом с ней часто стоял плечистый мужчина с большой головой и умными глазами. Иногда он был один: то во время запуска шара-зонда, то в компании мужчин, одетых в военную форму.
— Это, по-видимому, ее муж, — сказал по-английски Николай.
Бэр согласно кивнул.
— Муж, муж, — подтвердила бабка, видимо уловившая смысл сказанного. — Троих детей с ним нажила. Двое — во Владивостоке, один — на Камчатке. Все пошли по геофизике. Когда их теперь увижу!
Муж тоже молодел вместе с супругой. А на одной фотографии они стояли вместе с тремя мальчишками разных возрастов, поразительно похожими друг на друга и на своего отца — такими же головастыми, крепкими. Но в самом верхнем углу юная бабка, очень красивая, стояла с другим молодым человеком, прижавшись к нему плечом, полная счастья. Человек тот был явно не российского происхождения — в иностранной военно-морской форме, высокий, худой, с лицом, переполненным юношеской мечтательности.
— Ну, всю подноготную мою изучили? — с шутливой грубоватостью спросила хозяйка. — Или чего дополнить? Садитесь-ка лучше к столу, еще поешьте.
И она перевернула брюки Бэра, висевшие на веревке над печью.
Всякий раз, когда Николай Николаевич подъезжал к Беленцам, он испытывал легкий трепет в душе от желания немедленно взяться за любимую работу.
Всякий раз, когда Николай Николаевич подъезжал к Беленцам, он испытывал легкий трепет в душе от желания немедленно взяться за любимую работу. Он всегда помнил то счастливое состояние, с которым семнадцать лет назад нес по Невскому в дешевеньком пластмассовом дипломате академический сборник «Проблемы биологии моря» с собственной статьей. Для него, четверокурсника, это было сравнимо с тем, как если бы безвестному молодому физкультурнику, впервые пришедшему в спортзал на тренировку, дня через два объявили бы о зачислении в олимпийскую сборную. В том сборнике фамилия студента Горюнова была в одном перечне с фамилиями известных докторов наук и академиков.
Ему тогда казалось, что все радости жизни — пустяк по сравнению с вечерами, которые он просиживал у мерно гудящего электронного микроскопа в факультетской лаборатории.
А потом случилось еще одно чудо. Сам московский академик Ведищев, которого называли основателем российской школы молекулярной биологии, заехавший по делам в Ленинград, посетил их и вошел в аудиторию в сопровождении заведующего кафедрой. Это был ссутулившийся от многолетнего сидения за рабочими столами старикан с длинными руками и громким голосом.
— Есть здесь Горюнов? — спросил он от дверей.
— Есть, есть, — подтвердил, показывая глазами на Николая, заведующий кафедрой.
— Подойдите-ка, я на вас посмотрю.
Николай, смущаясь, приблизился. И, пожалуй, не только смущаясь, а с жутким мгновенным испугом: вдруг кто-то еще в России сделал похожую работу раньше него и теперь доказывает свое авторство.