— На фига тебе это надо? — спросил я напрямую. Самой большой сложностью было отыскать в арамейском слово «фиг», поэтому я сказал что?то вроде «какого инжира». Но, так или иначе, он меня понял.
— Да вот люблю всех людей, — объяснил он. — Решил умереть за них.
— Слушай, слушай, — тревожно залепетал я. — Ведь есть же и другие методы показать свою любовь. Ну, не знаю… подари всем цветы, что ли… раздай по чарке вина… девушек закажи для танцев… Знаешь, как тебя полюбят?
Он усмехнулся и погладил толстую кору старой оливы.
— Скажи мне, Сатана, — взглянул он на меня, — а за что бы ты умер?
— Это предложение? — сухо осведомился я.
— Ни в коей мере, — успокоил он. — Нам с тобой еще на финальную битву выходить. Есть ли на свете нечто такое, за что ты бы позволил прибить себя к пентаграмме?
Я не люблю его манеру вести разговор: он обожает озадачивать собеседника. Сильный минус.
— Что за манера отвечать вопросом на вопрос? — разозлился я. — Кровь мамы в тебе превалирует? Хорошо, я не скрою. Умирать за людей я бы не стал. Это худшие из твоих творений. Создав мир, лучше бы ты населил его хорьками. А что? Бороться за души хорьков даже откровенно интереснее. Хотя вот за вселенское зло я бы умер. Но так как вселенское зло и заключается во мне, то причина для самопожертвования отпадает. Твои пиарщики изображают меня трусом, однако это ложь. Ты видишь в Раю только согнутые спины, и только я один не испугался бросить тебе вызов.
Он снова усмехнулся. Мне стало не по себе.
— Чему ты радуешься? — раздраженно спросил я его.
— Тому, что ты действительно Дьявол, — веселился он. — Тебе незнакомы простейшие вещи вроде любви, ты попросту не можешь ничего подобного испытать. Вернее, ты считаешь, что любовь — это пара блондинок с тобой в джакузи.
— Ах, значит, так?! — взбеленился я. — Очень многие вместе со мной скажут, что блондинки в джакузи и есть прямое олицетворение любви: все подростки, да и мужики в возрасте, будут на моей стороне. Ты?то знаешь сам, к чему приведет твоя любовь? Давай я открою тебе глаза. Да, Пасху будут везде очень круто отмечать. И твои изображения лепить на каждом фонарном столбе — тогда изобретут фонарные столбы. Но, скажем, в России почти никто не поймет, что Великий пост заканчивается после церковной службы, — все начнут чокаться яйцами сразу после полуночи и пить водку в честь твоего воскрешения. Устроят опрос, и народ поведает — то, что ты воскрес, у них ассоциируется сугубо с покраской яиц. В Иерусалим придут крестоносцы, прикрываясь твоим ликом, сожгут дома к моей матери и поклянутся, что делают это ради тебя! Ты изгнал торговцев из храма, а потом тут же возникнет храм, вокруг стен которого налепят столько магазинов с торговцами сувенирами, что тебе их даже за двадцать лет не изгнать! И ради таких людей ты умираешь? Я тебя поздравляю, старик!
Я задыхаюсь от гнева.
Он остается спокоен. Под кайфом, что ли? Почему от олив такое умиротворение? Надо наркологам исследовать их ветви.
— А если я откажусь, что тогда делать тебе? — спрашивает он. Умеет застать врасплох. Ненавижу его.
— Мнээээ… эээээ… — мнусь я. — Не знаю. Открою магазин с изделиями из серы. Женюсь, наверное. Перестану на шабаши ходить — надоела эта обязаловка. Искушать тоже никого не буду. Тяжело ведь. У всех праздники, выходные — кто к Мертвому морю едет, кто сад возделывает. Один я сижу в офисе — круглые сутки искушаю, до потери пульса. Наискушай одну фригидную вдовушку целый вечер, потом сам себя возненавидишь. Зло для меня ведь тоже не хобби, а работа… ты пойми. Проживу скучную, банальную жизнь, зато не попаду в озеро огненное. А это уже неплохо.
Он качает головой. Ох, так бы и припечатал его к оливе!
— Когда ты поймешь, что такое любовь, придет и понимание, зачем я это делаю, — моргает он ресницами и убирает прядь с лица. — А до этого — ну, все равно что блондинке объяснять устройство глиняных водопроводов в Иерусалиме. Кстати, если про Иуду решил мне рассказать, то я уже знаю. Я прощу его потом. Он — неплохой мужик, просто деньги многих портят.
В ночном небе красивые звезды. Нет, я не умер бы в такую ночь.
— Ууууууу… ну я с тобой, отдавай концы, если уж так охота, — принимаю я равнодушный вид. — Только гвозди в ладонях хреново смотрятся. Видно, придется мне отложить идею магазинчика с серой. Мы будем сражаться: я сделаю все, чтобы ты не победил. Я тоже многим нравлюсь, чтоб ты знал. Готичное зло через пару тысяч лет будет очень популярно, а фильмы про любовь к вампирам станут бить все рекорды проката. И праздник такой появится — Хэллоуин, где народ наденет маски злобных существ. Когда ты второй раз придешь на Землю — тебе не захочется сюда возвращаться.
Самообладание и тут не изменило ему: он сказал, что я со своим ценным мнением могу «пойти на инжир».
Я ушел. Больше мы никогда не виделись.
— Трагичная история, — умилился тарантул. — Но конечно, для искушения такому персонажу надо предложить нечто очень вкусное. Меня вполне можно искусить мухой, а тут… я не знаю что — но муха точно не подойдет.
— Если быть объективным, то жизнью можно завлечь всех, кроме самоубийц, — парировал Дьявол. — Ну, так вот, что касается моей роли в становлении мирового зла… реально самое страшное зло в истории создал вовсе не я… Ты сам не знаешь, какой ты счастливчик… не в курсе, что такое «Дом?2»?