Баба Ванда подняла с пола молоток и большой гвоздь, вбила его в пол тремя точными ударами. И произнесла торжественным голосом:
— Где покойник спит, там его дом стоит, из того дома пропал гвоздь, теперь тот гвоздь в этом доме гость, водой умываю, от проклятия освобождаю.
Она умыла Ниночку и Корделию водой из таза, вытерла им лица чистым белым полотенцем, поданным по ее знаку Сашей. И продолжила вещать все тем же вибрирующим, хорошо поставленным голосом:
— Кто им навредил, кто напортил, гвоздем забиваю. Как этот гвоздь торчит забитый, так и проклятие убито!
Баба Ванда развязала небольшой мешочек, вынула оттуда горсть речного песка и рассыпала перед застывшими Ниночкой и Корделией.
— Когда песок взойдет, тогда к ним смерть придет! — Она побрызгала на рассыпанный песок чистой водой. — Отец дочерям оберег, как солнце в небе глава, так и отец семье голова. Защита моя крепка, как булатный нож, крепче каменю-Алатырю, сильнее буйного ветру и синего морю…
Слова Ванды звучали все громче, ее голос заполнил все помещение, не оставляя места для посторонних мыслей и чувств. Их смысл начал рассеиваться в сознании участников обряда, остались только эти проникающие в глубины подсознания вибрации и образы.
— Проклятие завершается, на тот свет отправляется, чтоб никого не сгубило, а сникло и сгинуло. Как гору Сион не поднять, так проклятию не бывать! Место тебе за кустами колючими, за трясинами зыбучими, в черной яме до самого аду! Отцовской силой проклятие снимаю, вон его изгоняю! Отцовской силой благословляю! И слова мои не изурочить, как море не выпить, берегами не закусить. Ключ в часты звезды кидаю, слова мои закрываю.
По всей комнате прошел стон и грохот, покосились на стенках полки, пламя свечей заплясало, затрещали фитили, с них посыпались искры, заскрипели половицы, подул ледяной ветер.
Баба Ванда соединила над головами Ниночки и Корделии обе половинки луны. Они тихим щелчком сомкнулись в одну целую пластину. На ней было написано «SelenA», и никто бы не догадался, что ее можно разделить на две части. Стало тихо. Баба Ванда включила свет и подала Петру Водорябову серебряную брошку.
— Выбросить ее надо в текучую воду, в крайнем случае подойдет водосток с чугунной решеткой. Их в Москве полно, на каждом шагу попадаются. Бросите и скажете: «Куда вода, туда и беда», поняли?
— Понял, — кивнул старик Водорябов. — Что тут непонятного?
Корделия и Нина все еще стояли на коленях в центре пентаграммы. Вид был у обеих — краше в гроб кладут.
— Поднимайтесь, — подтолкнула их баба Ванда, — все прошло как надо.
Сестры встали, они выглядели очень утомленными. Петр Вениаминович слабо улыбался. Вдруг он пошатнулся, побледнел и, схватившись за сердце, упал бы, если бы его не успела подхватить баба Ванда.
— Чего сидишь! — крикнула она Саше, который без ее команды боялся покинуть свой пост на сундуке. — Помоги, видишь, человеку плохо!
С помощью Саши Петра Вениаминовича устроили на диване, подложив под голову подушку. Корделия и Ниночка склонились над ним с испуганным и растерянным видом.
— Давайте «скорую» вызовем, — предложила Ниночка, вглядываясь в помертвевшее лицо отца.
«Неужели мы потеряем его так же неожиданно, как нашли?» — подумала Корделия и вскрикнула:
— Он умер?
— Может, умер, — спокойным голосом произнесла баба Ванда, — а может, и нет.
Она пошарила на полке и нашла небольшой хрустальный флакончик с притертой пробкой, налила в стакан немного воды и тщательно отсчитала двадцать пять капель. Затем поднесла стакан к губам Петра Вениаминовича и плеснула немного жидкости. Ничего не произошло. Наклонившись, она легонько шлепнула его ладонью по щеке. Водорябов открыл глаза.
— Пейте! — сунула ему стакан баба Ванда. — Только залпом.
Он сел и послушно проглотил жидкость: лицо у него перекосилось от отвращения.
— Какая гадость! — с чувством произнес Водорябов. — Что это было?
— Змеелистник пупырчатый, если вам интересно знать, — ответила ворожея, — исключительно полезная вещь, когда нужно вернуть кого-нибудь с того света.
Когда Корделия, Нина и Водорябов добрались до Разгуляя, было уже раннее утро. Водорябов выяснил, в какой квартире живут Малышкины, и сказал, что ему нужно немного прогуляться. Он пообещал, что подойдет через пару минут. Все сообразили, что Петру Вениаминовичу надо избавиться от броши, и со спокойной душой вошли в подъезд.
Водорябов вернулся к проезжей части улицы, подошел к решетке водостока и вынул из кармана серебряную безделушку. Подбросил ее на руке и вдруг почувствовал, что не может с ней расстаться. Во-первых, абсолютно ничего рокового в ней не было. А во-вторых, ведь это была память о покойной маме. Больше у него ничего не осталось ни от нее, ни от других предков, ни от собственного прошлого. Только эта безобидная на вид серебряная луна.
— А, была не была. Хуже, чем было, не будет, — уверенно сказал старик и опустил серебряный диск в карман черного пиджака.
Когда Юля проснулась утром после празднования дня рождения мамы, в их квартире стояла полная тишина.
Накануне было очень шумно, мамин юбилей отмечали с размахом, а сегодня уже ничего не напоминало о вчерашнем празднике. Мама никогда не ложилась спать, пока все следы пребывания в доме гостей не были устранены.
Юля вышла на кухню и налила себе стакан апельсинового сока. Поднося стакан ко рту, скосила глаза на перстень Гиппократа. Как знать, может быть, он не снимается оттого, что она этого просто не хочет? Юле было очень жаль расставаться с ним, дело было не в том, что перстень дивно красив, как раз наоборот, он очень даже простой, но она чувствовала себя с ним так хорошо, так уверенно.