— Погоди! — улыбнувшись сказала девушка. — Спешить уже некуда. Должна я тебе важные вещи поведать, а у стен тоже уши бывают, а порою и языки. Пойдем во двор, там никто нам помехой не будет.
Они вышли из терема и звезды запутались в ее густых волосах, у паренька даже дух захватило от того, насколько краше стали знакомые черты лица, словно Дива умылась каплями звездного света и стала… Из просто красивой девки она стала княжной ночи, наполнилась свободной уверенностью и горделивой силой. Микулка себя даже меньше ростом посувствовал.
— Правду баяли… — едва слышно прошептал он. — Такая жена только князю в пору. Только ему ровня. А может и не ровня вовсе…
— Неужто убоялся? — заливисто рассмеялась девушка. — Или думаешь, что только князья счастья достойны? Негоже самому себя на колени ставить! Люб ты мне… Ни на кого я даже глядеть не хотела, от людей сторонилась, а тебя узрела и сердце забилось так… сладостно.
— Но ты стала другая! — паренек глядел на свою невесту восхищенными глазами.
— Раньше и ты был другой. Словно не хотел видеть во мне девицу, смотрел как на родную сестру. А на пиру взглянул так, что я в миг захмелела, хотя мед и не пробовала.
Она снова рассмеялась серебряным смехом, смешавшимся с серебром звезд и обняла его за шею.
— Всякая девка краше становится, когда ее любят.
— Прямо уж всякая… — буркнул Микулка, лишь бы не молчать.
— Непутевый ты! — мягко улыбнулась Дива, отражая в глазах бархат ночи. — Стоишь как истукан. Словно я не невеста тебе.
Паренек робко протянул руки и обнял ее за талию. Его медленно но уверенно начинало трясти.
— Дурень! — не стерпев подал голос Кладенец. — Ты бы еще на версту отошел! Кто же так с девками обращается? Не будь деревянным, дай волю сердцу.
— Ты бы еще на версту отошел! Кто же так с девками обращается? Не будь деревянным, дай волю сердцу.
Микулка, едва дыша, сделал шаг и упругая девичья грудь горячо прикоснулась к его телу. Казалось, что рубаха на нем вот-вот вспыхнет, а уши и без того пылали как костры на Купалу. От девушки веяло таким нежным теплом, что хотелось умереть прямо сейчас, только бы никогда не чувствовать ничего другого. Аромат ее волос щекотал нос, заставляя счастливые слезы предательски поблескивать в темноте.
— Ты мне люба, как жаворонку любо солнце красное, как пчеле цветы… Не смогу жить, если завтра перед Лелей не нареку тебя своей женой.
— Не так все просто… — печально вздохнула она. — Ты говоришь как менестрель и сладок мне каждый миг возле тебя. Больше жизни хочу быть твоею, но перед ликом Богов не могу назвать тебя мужем, пока отец не позволит.
— Не пойдем к Леле! Будем жить вдали от людей, никто дурного слова не скажет!
— Как наложница? Я бы стала тенью твоей, но не наложницей. Что мне людская молва, если сама себя уважать не буду? И тебе нельзя уходить от Владимира. При нем ты винен быть, Русской земле служить. Думаешь почему я не обернулась горлицей и не улетела до скачки? Я верила в тебя! И знала, что для тебя важно.
Ночь ожила поднявшимся ветром, выполз из леса лохматый туман, а небо распушилось невесть откуда взявшимися облаками. Ветер шелестел по траве, посвистывал, огибая углы теремов, поскрипывал неладными досками в крыше. И все эти звуки неожиданно сложились в явственные, хоть и тихие слова:
— Растопили вы сердце мое… Завтра можете предстать перед Лелей. Только помни, дщерь людская, что в тебе и моя кровь, а она требует почтения и верности. А ты, человече, готов ли ради любимой пожертвовать тем, что всем мужьям дано, а тебе дано не будет?
— Готов хоть в огонь! Даже спрашивать не стану, от чего надобно отказаться!
— Смел… Ратую… Так тому и быть. Но семь лет вам придется жить не по людским законам. Семь лет. Не сдюжите, значит не быть вам вместе.
С последним словом ветер утих, а туман пролися в траву серебристой росой. Дива сияла счастьем, а Микулка не знал, радоваться ему или печалиться. Вот незадача! И мига подумать не было, а Кладенец словна рыба молчал… На одном чувстве ответил. А может оно и верно?
— Все! — оторвала его от дум девушка. — Теперь никакой нам преграды нет! Завтра, как ты и хотел, станем пред Лелей. Только… Тебе нужно будет нехитрый указ исполнять. Семь лет. А какой, смогу сказать после свадьбы, так Покон велит. Согласен?
— Только бы рядом с тобой! А остальное… Переживу.
Микулка не был так уж уверен в своих словах, но обволакивающее тепло близости заставляло язык жить своей жизнью, говорить то, о чем можно бы и смолчать.
— Видишь как все вышло! — крепче прижалась к нему девушка. — Сами Боги от людских чувств добрее становятся. Я ведь этого и ждала, выходя во двор, надеялась, что отец завидев нас вместе не сможет равнодушным остаться.
— Кто же он, твой отец? Один из ветров или древний дух, над ветрами начальник?
— Выше бери… — зябко поежилась Дива. — Никакой он не дух, сам повелевает многими силами, потому я и несвободна сверх всякой меры. Помню, раньше он старался всегда быть рядом, стерег от беды, играл со мною, как все отцы играют с дочерьми своими, а когда мать умерла, отдалился… Забота переродилась в надзор, шагу не давал мне ступить без ведома.
Знал, что я виню его в смерти матери, и рядом стыдился быть, и отпустить не мог.
— Неужели это сам… — Микулка напрягся, остерегаясь вымолвить имя Бога.