* * *
Короткий закат красной пастью сожрал дневное светило, на темной сини высокого неба распустились мохнатые звезды, а впереди серебрила вершины заснеженных гор восстающая луна.
У Микулки дух захватило от бешеной скачки по темному горному лесу. Волк словно летел, рассекая пространство разверзнутой пастью, едва касался широкими лапами замшелой земли. От него пахло теплом, свалявшейся шерстью и силой. Необузданной первобытной силой дикого зверя. Микулка вцепился в густую шерсть на волчьем загривке, обхватил ногами мохнатое тело, поначалу закрывал глаза, ежась от страха, но потом понял, что вреда не будет, осмелел, опьяненный диким восторгом скорости. Совсем рядом рвал темноту могучей грудью волк, несущий на себе старика. Зарян сидел на сверкавшем глазами звере словно на лавке, держался одной рукой, посохом отводил от лица хлеставшие ветви.
Микулка приметил, что справа и слева несутся еще несколько быстрых теней, сверкая глазами в крепчающем лунном свете, а когда луна поднялась над бриллиантово-ледяной вершиной, он услышал протяжный, торжествующий вой. Микулка и сам захотел завыть, подчинясь единому ритму света и скорости, не удержался, затянул волчью песню, вторя мохнатым зверям в темноте. Хлестнула в лицо шальная ветка, паренек затих и покрепче вцепился в лохматую шерсть.
Вскоре добрались до самой избы. Мешки были исправно сложены у входа, а серых носильщиков и след простыл. Микулка со своего волка упал как сноп, старик слез чинно, отряхнулся, достал из под полы пищащего котенка. Волки попятились и бесшумно растворились в лесной чащобе, а дед кряхтя отпер дверь, поставил у порога дрожащего как осиновый лист котейко и не злым шлепком отправил в сени. «Вот будет кикиморе радость!» — подумал Микулка, вставая с мягкой травы. Он подхватил пару мешков и поставил в сени, завтра надо будет в чулан перенесть. Дед уже запалил лампу и что-то искал в сундуке, выкладывал на свет одну за другой непонятные, таинственные вещицы. На привычном месте у отдушины вертел головой филин, примерялся глазом к осторожно ступающему у печи котенку.
Микулка затащил в сени оставшуюся поклажу, раздул огонь, предвкушая горячий ужин, побрякал крышками, выискивая нужный горшок и поставил его на жар. Потом скинул полушубок и полез на печь, понаблюдать за дедом.
Старый Зарян словно не замечал паренька, разложил рядом с сундуком на столике какие-то грамоты, идола с локоть высотой, несколько склянок, сухую траву. Микулка вздохнул. Эдак можно и месяц смотреть — ничего не высмотришь, не разумеешь… Хитрый дед. И не прячется, а тайна все равно тайной остается. Зарян близоруко водил по грамоте широким ногтем, еле разглядывая начертанное, кряхтел, качал головой.
Вскоре и ужин поспел. Микулка разложил по чашкам густое сочиво, достал из другого горшка тушеную оленину, выложил на скатерть ароматный хлеб и свежую зелень, купленную у ромеев. Хорошая еда, добрая, чай не сухая лепешка.
— Ты как доешь, — сказал Зарян, обсасывая оленью косточку, — так спать ложись, небось устал сегодня.
— Да тут разве уснешь! Столько всего было, в голове мысли так и мечутся. — поделился впечатлениями Микулка. — Со мной за всю жизнь столько всего не было, а тут за день… Интересно с Вами, дед Зарян!
— Доедай и спать! — улыбнулся старик. — За всю жизнь… Сколько там было той жизни-то.
— За всю жизнь… Сколько там было той жизни-то.
— Ну… Семнадцатая весна! Не маленький уже.
— Кхе… Кхе… Ну да. Мужик. Бестолковый правда. Но уже кое в чем толк знаешь. Дрался с полуденницами хорошо.
— Это я-то дрался? — искренне удивился Микулка. — Это Вы их шалапугой своей раскидали, я едва с травы встать успел.
— А кто хлопцу голову с одного удара снес?
— Так там той головы… Мягкая!
— Ну да… Мягкая. Тебе еще поработать, дрова порубить, удар поставить, чтоб силу чувствовал, тогда сможешь кулаком в избе стену пробить. Завтра с утра начнем боевую науку учить. А сейчас спать. Мне надо работу сделать.
— Дед Зарян… — почувствовал неладное Микулка. — Что-то тревога у Вас на лице. Случилось чего?
— Не знаю пока. Но на базаре ходят слухи, что князь киевский Ярополк, родную землю по кускам продает, чуждую веру принял. Если правда, то беда будет не малая, поскольку князь — он голова, а ежели голова подгнивать начала…
— Не врут ромеи. И не слухи это. — нахмурился Микулка. — Я ведь от Киева недалече жил, не спокойно там. Прошлого года Ярополк убил брата своего, Олега Древлянского, теперь метит на Новгород. Гора киевская гудит, говорят бояре, что пока единого князя не будет, не бывать миру в земле русской. А какой же мир, если Ярополк целуется с теми, с кем русичи и отец его воевали не жалея сил? С ромеями, с печенегами погаными… Жену себе привез ромейскую, идолища на Подоле повалил, пожег, поставил одного Бога. Слабого. Это какой же такой Бог, ежели его к дереву гвоздями прибили? Прям такое идолище и стоит — прибитое.
— Значит и впрямь беда… — нахмурился старик. — Это какая же сила нужна, чтоб остановить самого князя? Кхе… Ладно, спать иди, не мешай. Буду думу думать.
Микулка спорить не стал, прибрал посуду и залез на печь. Вскоре, утомленный удивительным днем, он уснул, натянув одеяло до носа.