— Ну, тяговую силу я на деревьях возьму, а откуда толкательной взяться? — интересовался любопытный Микулка.
— Кхе… Вот недотепа! А кто на карачках вкруг дома на заре скачет? От этого испытания и сила в руках, и кулак тверже булата становится.
Когда луна стала круглой, Микулка мог без труда две сотни раз оббежать избу, руки налились упругой силой, а ссадины на кулаках превратились в розовые мозоли, хоть головешку об них туши.
Но как-то утром дед Зарян испытания отменил.
— Хватит зазря своим потом воздух греть! — ворчал старик. — От одних испытаний человеком не станешь. Человека только труд может сделать. Бери топор и пойдем к ключу. Видал, вчера ручей заколодило? Надобно расчистить, не то заболотится, не хватало нам упырей возле дома.
— Так Вы после испытаний боевую науку обещали! — возмутился Микулка.
— Экий ты быстрый! Настоящая боевая наука только через труд войдет. Ты хоть сто потов с себя сгони испытанием, а кроме сырости никакого толку не будет.
— Так зачем я на карачках-то… — не на шутку обиделся паренек.
— Чтоб топор из рук не ронял. Первую силу испытаниями нажил, но дальше только работой. Пойдем, пойдем, выучу тебя топор держать…
6.
Весна, а ночи еще студеные… Хоть и нет злого ветра, а воду к утру тонким хрустом прихватывает.
Микулка, устав за день до последней возможности, спал крепко, без снов, Зарян ворочался на лавке, кутаясь в куцее одеяло, а дедов филин привычно чистил перья, словно на свадьбу готовился. Вдруг зашуршало что-то под столом, зашлепало. Филин бросил чистится, оглядел избу глазами-блюдцами, не понравился ему звук, растревожил, хлопнул он крыльями и растворился в звездной пыли, вылетев в отдушину.
А звук не прекратился, только усилился. Скрипнула половица, брякнул горшок у печки, мелькнула в лунном свете неясная тень. Микулка проснулся от шума, думал крыса озорничает, поискал рукой что-нибудь тяжелое, нащупал ухват у стенки, да только в ход пустить не успел.
— Ты пошто за ухват шхватился? — раздался снизу насмешливый женский голосок. — Никак ш бабой воевать удумал?
— Так откель тут баба… — ничего не соображая спросоня, молвил Микулка.
— Откель… Откель надобно. Зарян твой, пока не таким штарым был, приютил шабаченку, а я на нее верхом, да в избу. Шабаченка уж издохла давно, а я ошталась…
Микулка сел на печи, постепенно собираясь с мыслями.
— Так ты кикимора, что ли? — неуверенно спросил он.
— Кому ж еще быть? Шишимора и ешть.
— А у нас в землянке домовой жил… — с грустью вспомнил Микулка.
— Так в доме, видать, и кошка была.
— Ясное дело! Не мамка же мышей ловила…
— То-то и оно… — в голосе кикиморы послышалась застарелая грусть. — Кошка, она как лошадь для домового, ее первой в новую избу впушкают, штоб Хозяин на ней въехал.
— Кошка, она как лошадь для домового, ее первой в новую избу впушкают, штоб Хозяин на ней въехал. Въехал, да ошмотрелся, хозяйство принял. А уж потом на шабаке кикимора въезжает, иначе домовому одному тошка, может и захиреть. А всем известно, что когда у домового в щемье радость, так и в доме шастье. Только шабак много иметь нельзя, не то еще хуже будет!
— Это почему?
— А ешли бы у тебя ш дефяток жен было? Да хотя бы и три? Была бы у тебя в щемье радошть? Маята одна, шшоры да шклоки. А ведь на каждой новой шабаке в дом новая шишимора въезжает. Домовой только один может быть, а шишимор школько пол выдержит.
— Наверно потому у нас в доме и не сладилось…
— Может и потому, а может шами виноваты. Негоже за швои оплохи вину на домового шваливать.
А вот я одинокая… Штарый Зарян так кошку и не взял, у него филин мышей ловит. А мне без Хозяина каково? Дед ш тошки мучался, и меня на тошку обрек.
— А чего ж не сказала ему?
Микулка наклонился с печи и разглядел в тени маленькую, в две ладони росточком, женщину. Одежды на ней никакой не было, только куталась она в густые зеленые волосы, обрамлявшие доброе и печальное лицо. Из прически смешно торчали остроконечные звериные ушки.
— Чего уштавился? — недовольно шикнула кикимора, прикрывая волосами торчащие ушки — Бабы нагой не видал?
— Неа… — осклабился Микулка.
— Увидишь еще! А шо штариком мы не шладили. Я по молодости да по глупости шалила больно, то горшки побью, то грамоты его попрячу так, что никто не шыщет. Думала, поймет Зарян, что мне Хозяин нужен. А он разобиделфя…
— Не мудрено!
— Но я поняла как ему помочь, и как щебя не обидеть. Решила избавить его от тошки, может и он надо мной жжалится? Я на филина нашептала, чтоб приманил тебя к дому…
— Так это ты?! — искренне удивился Микулка. — А дед Зарян думал, что Сварг…
— Шо швоими Богами вы, шами разберетесь, мы народ шамоштоятельный, ни Белобогу, ни Чернобогу не шлужим. А что шделала, то шделала. Вот только не понял штарик… Уже и мефяц шменился, а о кошке никто и не помышляет.
— Эх… Горемычная… — пожалел кикимору Микулка. — Не горюй. Вот к ромеям за покупками пойдем, добуду тебе котейко. Благодарен я тебе, что не к ромеям попал, а к старому Заряну.
Лунный свет осветил улыбку на маленьком женском лице.
— Шпасибо на добром шлове. Не зря, видать, штаралась. И тебя от беды шберегла, и деду радофть, может и у меня жизнь наладится. А теперь шпи, загонял тебя, небофь, штарый ведун.