Она подняла паренька за локоть и повела к морю, туда где обрыв сходил почти на нет полоскаясь в пенной воде. Микулка неуверенно перебирал непослушными ногами, так и не выпустив из руки кабанью ногу.
Усталость и хмельной мед затянули паренька в зыбкое марево сна сразу, как только он устроился на соломенном тюфяке в уютной и теплой пещере. Дива все пыталась забрать у него недоеденный кусок, но Микулка только сонно бурчал, отдергивал руку и дрыгал ногами. Так он с той кабаньей ногой и уснул.
Девушка махнула рукой, улыбнулась витавшим в голове мыслям и присела у костра, не отрывая взгляда от спящего паренька. Хороший хлопец, не смог не прийти на выручку, когда узнал, что русичам подмога нужна. Не ушел по делам своим неведомым, остался, принял неравный бой. Пусть отдохнет. Чай заслужил не только отдыха. А поутру надо будет…
Но резкий порыв ветра у входа в пещеру прервал ее мысли, Дива вскочила и выглянув наружу замерла от недоброго предчувствия. Ветер взвыл, толкнул в грудь, растрепал, разбросал густые пряди волос. Черное небо клубилось низкими, подсвеченными неведомо чем облаками, словно бурлила вода в раскаленном котле.
— Отец… — прошептала девушка и покорно склонила голову.
Облака завертелись в безумном водовороте, образовав один огромный, сверкающий гневом глаз.
— Ты что сотворить удумала? — раздался с небес громогласный голос. — Мало того, что на землю ушла, бросила все, что твое по праву, так еще и со смертным увязаться восхотела?
Дива нахмурилась, гордо распрямила плечи и без страха взглянула в обезумевшие облака.
— Да, восхотела! — крикнула она, перекрывая шум ветра. — И не простой это смертный, а настоящий герой. Тебе самому ведомо, что порой смертный бывает дороже всех богов и дороже всех утех вирыя. Ежели б не было тебе это ведомо, так и меня бы свет не увидел.
— Говори, да не заговаривайся! — загудел ветер, срывая пену со вздыбившихся волн и бросая ее в туманный сумрак ночи. — Да, течет в тебе кровь смертной женщины, да покорила она когда-то сердце мое… Но сколько веков минуло? Время помыслить было. И понял я, что нам от смертных одна печаль, покуда они умирают, а мы остаемся.
— Да, я сегодня изведала глубину сей печали… — уже спокойнее сказала девушка. — И было у меня целых два выхода. Почему ты не использовал ни того, ни другого?
— О чем ты молвишь? — удивленно взвыл ветер, роняя с обрыва земляную труху.
— О живой воде. И о том, что коль нет любимого, так и жить незачем…
— Украла!? — небо сверкнуло злыми стрелами молний, ударило в землю тугими струями дождя. — Неужто воду живую осмелилась для смертного взять? Она же только Богам предназначена!
— Я осмелелилась… — укутавшись в промокшую насквозь и прилипшую к стройной фигурке одежду ответила Дива. — И не ясно мне, почему ты моей матери той воды недал.
Взвыл, заревел ветер безудержной печалью, накатил на берег волну, смешал море с ливнем.
— Я прощу тебя за воду живую, — простонал он, — но за смертным не ходи! Раз помогла ему хитрость твоя, второй раз не поспеешь. Неужто дочь Стрибога, всех ветров властителя, не имеет в себе силы оставить какого-то робичича?
— Я ему нужна! У него нет никого в этом свете, кроме коня его. Он крепок душой, но все крепкое очень хрупко… Я ему нужна! И он мне люб…
— Подумай до полдня. — заревел ветер, сбивая с ног. — Коль не дашь мне обещания не ходить за ним, заберу тебя против воли твоей в вирый. Это последнее слово мое!
Мигом стих ветер, словно поддувало закрыли, успокоилось море, умерили бег облака. Дива стояла одна, укутанная темными покровами ночи и плакала, роняя на соленую гальку алмазные бусинки слез.
16.
Микулка проснулся, когда утренняя прохлада перелезла через потухший костер и забралась к нему под одеяло.
Он потянулся и открыл один глаз, потом морщась открыл другой, но легче от этого не стало. От пережитых волнений и хмеля голова болела нещадно, раскалывалась, хоть бочковыми обручами стягивай.
— Эх… — уныло молвил паренек, усаживаясь на тюфяк. — Один раз в жизни праздник приключился, и тот боком вылез.
Он оглядел пещеру, убедился, что его одиночество не было порождением тяжелого сна, из которого он только что выбрался, почесал затылок и снова подал голос:
— Дива! Дивушка… Эх. Совсем что-то мне худо.
Никто не отозвался, поэтому Микулка встал, удивленно оглядел кусок остывшего мяса зажатый в правом кулаке, отбросил его брезгливо и вышел из пещеры на свет божий.
Погода стояла изумительная, солнце бросалось лучами в море и вода игриво откидывала слепящие отблески обратно в хрустальную синеву небес. От мягкого соленого ветра, пахнущего водорослями, стало как будто легче и Микулка с удовольствием присел на умытую волнами гальку. Справа раздался неясный шорох. Он с трудом повернул голову и увидел Диву, идущую почти по самой кромке прибоя.
— Проснулся, герой? — насмешливо спросила она.
— Чего скалишься? — хмуро спросил паренек — Бабье ли дело, над мужскими делами насмехаться?
Ее фигура едва угадывалась под бдительными покровами длинного платья, но даже того, что угадывалось, с лихвой хватило на то, чтоб Микулка забыл о головной боли и шершавой тяжести в желудке.