— Папаша сдружился с этим самым продюсером, — объяснил он. — Похоже, он сейчас в Лондоне снимает этот самый фильм, и отец показал ему мои работы, и теперь он хочет познакомиться.
— Так это же здорово, Кингсли. Очень рад за тебя. Но я тут при чем?
— Потому что теперь мне требуется этот самый сценарист. Кстати, меня зовут Джо. Джо Кингсли.
— Все равно не понимаю, при чем тут я.
— Ты же сценарист. Ты пишешь эти самые сценарии.
— Ну да, но что… ты имеешь в виду мой сценарий, о котором я тебе рассказывал?
— Нет, у этого самого парня есть пара штук идей. Нам просто сценарист нужен. Который умеет писать сценарии.
Терри так пока и не понял, почему он принял приглашение. Он был свято убежден, что встреча закончится катастрофой. Вообще-то он просто поддался уговорам Роберта и Сары — те приложили все усилия, чтобы убедить его поехать и воспользоваться шансом показать свои работы влиятельному в киноиндустрии человеку, а если вдуматься, день в компании Кингсли — не такая уж большая цена.
— Почему ты на меня так смотришь?
Терри виновато заерзал, осознав, что последние несколько минут гипнотически сверлит взглядом оскорбительный головной убор.
— Прости, — сказал он. — Задумался.
Кингсли фыркнул и перевернул страницу. Через несколько минут он нахмурился:
— Здесь говорится про что-то такое под названием «Третий человек»[37]. Ты что-нибудь слышал?
— Да, это фильм.
— Никогда не слыхал. Старый, наверное.
— Сорок девятый год.
— Не хрена себе. Он что, типа немой?
— Не настолько старый. Удивительно, что ты никогда о нем не слышал. Довольно известный. Режиссер — Кэрол Рид.
— Я не подозревал, что в те времена были бабы-режиссерши.
По правде говоря, Терри ничуть не удивился тому, что Кингсли ничего не слышал об этом фильме. Глубины его невежества по части истории кино (вплоть до «Крестного отца») были просто поразительны.
— Кстати, давно хотел тебя спросить, — сказал он, — какого ты мнения о Кайате[38]?
Кингсли отложил журнал, довольный тем, что можно поговорить нормально.
— А, что по кайфу зверушки, — ответил он после небольшого раздумья. — Койоты, волки, лисы. Особенно лисы. Да и вообще все хищники.
— Понятно. — Терри забарабанил пальцами по столу и после паузы задал очередной вопрос. — Ты не находишь, что Уэллс ценится незаслуженно высоко?
— Это точно. Мы с папой смотались в этот самый Уэльс в прошлом месяце. Бат куда приятнее. Стопудовое место.
— Совершенно справедливо. — Поезд проносился мимо станции. — Скажи, Кингсли, ты не считаешь, что выход из кризиса современного британского кино лежит в возврате к принципам Свободного кино[39]?
Кингсли задумался.
— Не-а, не думаю я, что надо пускать публику в кино за так, — сказал он наконец. — Нет, в Британии, как и везде, за вход надо платить, этой самой свободы и без того хватает.
Терри расхохотался.
— Знаешь, ты просто прелесть. Честное слово.
— Ты о чем?
— Кайат и Уэллс — это кинорежиссеры, — сказал Терри, продолжая смеяться. — А Свободное кино — это влиятельное направление в кинематографе пятидесятых.
— А ты, — Кингсли встал и свирепо выставил средний палец, — хер прыщавый!
И отправился в вагон-ресторан.
Довольный, что остался один, Терри углубился в корректуру статьи.
У него имелись все основания быть довольным и своей первой пробой пера: «Кадр» не только сразу принял статью к публикации, но редакционный совет предложил включить Терри в штат.
Он должен был приступить к работе через несколько недель — в начале сентября. Судя по всему, в журнале остались вполне довольны тем, что статья у Терри вышла интересная и достойная — пусть он и не отыскал ни копии «Сортирного долга», ни отдельных кадров, ни сценария, но ему удалось упорядочить хаотичную доселе информацию. В числе прочего, Терри описал любопытный случай с британским кинокритиком. Этот человек прилетел в Италию на закрытый просмотр «Сортирного долга», но двенадцать часов спустя его нашли мертвым в гостиничном номере на окраине Рима: голова была прострелена, рядом лежал револьвер, а в руке покойный критик сжимал листок бумаги, на котором начертал короткое послание: «Жизнь — дерьмо». На той же неделе журнал «Разности» сообщил об этом происшествии под шапкой «Без ума — от дерьма», и хотя в заметке также приводилось другое объяснение самоубийства (от критика недавно ушла жена с детьми), мало кто сомневался, что в первую очередь на него повлиял просмотр нигилистической фантазии Ортезе. Эта заметка изводила и озадачивала Терри, но в ней не было ни намека на содержание фильма, которое столь мощно воздействовало на одного из зрителей. Не менее загадочную статью опубликовал и некий канадский научный журнал «Ежеквартальное урологическое обозрение». В статье описывалась история болезни сотрудника (с тех пор вышедшего на пенсию) одной итальянской кинопрокатной компании, который страдал необычным заболеванием: после просмотра «Сортирного долга» он не мог мочиться в присутствии других мужчин (раскрыть содержание фильма пациент отказался наотрез).
Чем больше Терри читал об этом фильме, тем сильнее тот его интриговал. Что за извращенную смесь сортирных историй и радикальных политических взглядов породил Ортезе, чтобы вызвать столько странных мифов и слухов? Терри далеко не первым задался этим вопросом, но предыдущим исследователям, судя по всему, мало что удалось выяснить. Человек, которого называли главным оператором фильма, упорно отрицал какую-либо причастность к ленте Ортезе; монтажер упрямо твердил, что фильма не существует в природе; художник по костюмам — сейчас старуха восьмидесяти с лишним лет, впавшая в маразм, — полагала, что все до единой копии были уничтожены, но помнила, что «фильм по сути был нежным и романтичным»; а исполнитель главной роли — должно быть, под впечатлением от съемок — в 1973 году вступил в отдаленный монашеский орден, который практикует строжайший обед молчания.