— Роберт, когда ты с этим покончишь?
— А зачем мне это делать?
Терри вздохнул и забрался на сиденье водителя.
— Значит, ты со мной не едешь?
— Нет. Она сказала, что, возможно, пообедает «У Ионы». Пожалуй, поищу ее там.
— Все закончится слезами, — сказал Терри, заводя двигатель. — Я тебя предупреждаю.
— Сегодня утром тебя искал какой-то парень, — вспомнил Роберт. — Такой маленький, странный. С американским акцентом.
Терри скривился.
— Не Джо Кингсли?
— Точно, он. Сказал, что хочет спросить тебя о чем-то важном.
— Наверняка ничего срочного, — сказал Терри и рванул по кольцевой дороге студгородка на безответственной скорости, всего однажды взглянув в зеркало, где мелькнула фигура Роберта, — тот все стоял на автостоянке, одинокий, словно вросший в землю.
8
Уже много лет Терри не вспоминал о Сальваторе Ортезе и его мифическом утраченном фильме. Но во вторник утром, покинув клинику, чтобы автобусом добраться до студгородка, он изумленно отдался ярким воспоминаниям и с редкой остротой вновь испытал давние муки голода по запретному знанию. Прежнее чувство овладело им, едва он переступил порог библиотеки. Автоматические двери раскрылись с шорохом, похожим на чувственный выдох (еще одно короткое напоминание о студенческих годах), и вскоре Терри стоял перед хорошо знакомыми стеллажами с рядами зеленых журнальных корешков. Некогда он столь фанатично изучал эти издания, что до сих пор помнил почти наизусть: «Positif», «Кинокритика», «Свет и звук», «Cahier du cinйma». Именно с этих полок он начал свои поиски — после того, как просмотрел все ежегодные указатели к журналам и все до единой ссылки на Ортезе и его фильмы. Каким страстным он был в те дни, каким увлеченным. В беседе с доктором Дадденом Терри назвал студенческие годы периодом депрессии, но теперь ему стало ясно, что он заблуждался. Да, он спал по четырнадцать часов в сутки, но тогда у него была цель. Когда же рассеялась вся эта энергия? Когда он позволил хаосу поглотить себя?
Терри размышлял над этим вопросом, не устояв перед искушением выпить чашечку кофе в пустом ресторане, примыкавшем к Центру искусств. Он рассчитывал нанести ностальгический визит в забегаловку «У Ионы» — старое кафе самообслуживания, — однако заведение, похоже, кануло в лету. За прошедшие двенадцать лет в университете случилось немало перемен — даже ресторан был новенький, с иголочки, осиянный сверканием зеркал, хромированной мебели и дюжины абстрактных скульптур из цветного стекла. Рядом с рестораном находился такой же новенький кинотеатр, а также новые концертный зал и театральный центр имени Стивена Уэбба — эта подробность могла бы навести Терри на размышления, обрати он на нее внимание.
Но он погрузился слишком глубоко в раздумья над загадкой своих утраченных идеалов, слишком сосредоточился на желании вспомнить, помимо прочего, и свое последнее исследование, посвященное Ортезе. Наверное, это было во время его поездки в Италию в ноябре 1984 года. Терри тогда побывал в Милане и написал эссе о том, как снимают кино, но «Кадр» так и не опубликовал статью. Затем на несколько дней он остановился в Риме, где сумел получить допуск к архивам киностудии «Чинечитта», умело обаяв очаровательную и сексуальную секретаршу с карими глазами; ее обязанности как раз и состояли в том, чтобы не пускать таких, как Терри. Но кареглазая секретарша впустила его в архив слайдов, и там, проведя двенадцать часов по колено в пленке и черно-белых фотографиях, Терри нашел (как он мог об этом забыть?) то, что искал. Почти нашел. Во всяком случае, он отыскал доказательство, что фильм действительно существовал, что пропавшая лента вовсе не является порождением слухов и журналистских измышлений. В архиве Терри нашел фотографию.
Один-единственный снимок. Бледный намек на киноленту, которая в воспаленном воображении Терри успела превратиться в кинематографический аналог чаши Грааля, но именно потому фото было особенно ценно. Что же стало со снимком? Вот тут и крылось самое невероятное: Терри едва помнил. Он определенно привез ее с собой из Италии и наверняка где-нибудь спрятал, но с тех пор он, по меньшей мере, шесть раз переезжал, и теперь понятия не имел, сохранилась ли фотография после всех этих перемещений. Терри проникся внезапным ужасом — неужели он потерял ее?
Как мог он так небрежно обойтись с бесценной реликвией? Если «Сортирный долг» длился два часа при скорости двадцать четыре кадра в секунду, то, значит, из 172 800 изображений, составлявших фильм, он раздобыл (точнее сказать, украл), возможно, единственную уцелевшую картинку. Впервые за двенадцать лет до Терри дошла вся значимость этого факта.
Терри засомневался, сможет ли он продержаться в клинике до конца, не ринется ли в Лондон, чтобы разыскать фотографию в забитых хламом ящиках и папках, которые ныне притворялись мебелью в его квартире.
Терри заказал еще одну чашку кофе, но с удивлением обнаружил, что не в силах ее допить. Подумав, что причина в чрезмерной кофейной горечи, он добавил сахару, но и сладость не помогла. Терри заметил, что у него мелко подрагивают руки. Он чувствовал себя бодрым и полным сил, странное, искусственное возбуждение накладывалось на глубинное спокойствие, не покидавшее его все последние дни. Терри вдруг захотелось немного прогуляться пешком — совершенно не характерное для него желание.