Порядок восстановился только внешне, и у Сары появились совсем дурные предчувствия, когда Норман вызвал Элисон Хилл. Так получилось, что Элисон была младше всех в классе — замкнутая и молчаливая девочка. После наглого эпатажа Энди, ее голос звучал особенно робко и монотонно.
— Мое стихотворение называется «Дыры в небе», — тихо заговорила Элисон. — Когда звезды умирают, они превращаются в черные дыры. Астролог смотрел на три звезды. Он смотрел в телескоп. Одна звезда была крошечной, а две других — большие. Одна из больших звезд умерла и превратилась в черную дыру. Двум другим звездам стало так одиноко. Вокруг на миллионы и миллионы миль не было других звезд. Только чернота и пустое небо. Мне так жалко эти две одинокие звезды, — сказал астролог. Но он был слишком далеко и не мог им помочь. Так они и остались там на небе, и хотя иногда они подмигивали, им было страшно в темной пустоте.
Наступило полупочтительное молчание. Один мальчик саркастически зааплодировал.
— Очень хорошо, Элисон, — сказал Норман. — Действительно очень хорошо. Правда, я заметил одну мелкую ошибку. Кто-нибудь еще заметил? — Руку никто не поднял. — Ты назвала человека с телескопом астрологом, но думаю, ты имела в виду астронома.
— А какая разница? — спросил кто-то.
— Разница очень большая. — Норман написал оба слова на доске и с довольным видом повернулся к классу. — Как видите, эти слова отличаются всего двумя буквами, но означают совершенно различные вещи. Астроном — это серьезный ученый, который имеет дело с телескопом и другими научными приборами, при помощи которых изучает звезды, а астролог — легкомысленный и суеверный человек, который только делает вид, что изучает звезды, а на самом деле составляет гороскопы и прочую ерунду.
Сара ощутила еще одну смену настроения. Элисон, казалось, ни на что не обращала внимания, сидя с рассеянным безразличием. На какой-то миг Саре почудилось, что она видит в лице девочки блеклое отражение другого лица — безымянного, из прошлого. (Возможно, все дело было в том, как девочка кривила рот и машинально покусывала нижнюю губу.) Остальной класс был одержим желанием порезвиться.
— Вы утверждаете, что гороскопы — это несерьезно, сэр?
— Да, утверждаю.
— Но их печатают в газетах.
— Нельзя верить всему, что пишут в газетах.
— Я думаю, можно многое узнать о человеке по его знаку, — сказала одна из девочек.
— Точно, можно. У вас какой знак, сэр?
— Вы наверняка Лев, правда, сэр? Льву полагается быть очень сильным и уверенным в себе?
— Это Скорпион восходит в Уране, сэр, или просто на вас так сидят брюки?
После урока Сара вместе с Норманом направилась через спортивную площадку в столовую. Сара почти не говорила о минувшем уроке — лишь издала несколько туманных ободряющих звуков и мягко намекнула, что выбор стихотворения Джона Донна был не слишком удачен. Норман же отчаянно переживал случившееся: особенно потрясло его обвинение в расизме.
— Они просто пытались вывести вас из себя, — сказала Сара.
Норман остановился и посмотрел на нее. Солнце ярко освещало площадку, он непроизвольно сощурился и спросил:
— Вы правда так считаете?
Сара кивнула.
Она провела рукой по волосам — густым, пепельно-седым волосам до плеч, которые успели очаровать Нормана, — потом, не сознавая того, захватила пальцами прядь и слегка дернула.
— У вас неплохо получается. Честное слово. — Она рассмеялась. — Знаете, мы все прошли через такое. Как вспомню, как сама начинала…
Они снова двинулись к столовой.
— Кстати, у меня для вас письмо, — сказал Норман. — Осталось в учительской, в портфеле.
Сара предположила, что письмо написал сам Норман: она чувствовала его потребность что-то сказать, сделать какое-то важное заявление. И облегченно перевела дух, когда Норман добавил:
— От одной девушки из колледжа, которая уверяет, что знает вас. Я рассказывал про вас друзьям, и эта девушка — я сам с ней не очень хорошо знаком — сказала одной моей подруге, что знала вас много лет назад, когда вы были студенткой.
Облегчение сменилось недоумением.
— Вряд ли. Всем моим студенческим друзьям уже за тридцать. Сколько ей лет?
— Около двадцати, наверное. Ее зовут Руби. Руби Шарп.
Теперь остановилась Сара. Они почти подошли к двери в столовую, мимо них группами и парами протискивались, уныло сутулясь, дети.
— Да, я действительно знала девочку по имени Руби, — медленно сказала Сара. — Не очень хорошо, но… Да, я знаю ее. Удивительно.
Она улыбнулась, на секунду увидев перед собой не кирпичный фасад корпуса естественных наук, а нечто менее осязаемое: бледное детское лицо, шапку рыжих волос, пляж… Сару пронзила боль, в горле внезапно пересохло.
— И сейчас она живет в Лондоне? — хрипло спросила она. — Тоже собирается стать учителем?
— Нет, по-моему, она занимается биологией. — Норман открыл дверь столовой, и на них навалилась крикливая, влажная духота. — Но она живет в том же корпусе, что и моя подруга, и как-то раз я заговорил о… Ну, каким-то образом разговор зашел о вас.
За обедом беседа с Норманом давалась Саре нелегко. Имя Руби, всплывшее после стольких лет, всколыхнуло целый ворох чувств, далеко не во всем приятных. И все же особых причин для тревоги у Сары не было — если проявить благоразумие, то вряд ли будет особый вред от воспоминаний о чете Шарп, смотрителях Эшдауна, об их рыжеволосой девчушке, за которой они иногда просили присмотреть. Как и от воспоминаний о вечерах на террасе Эшдауна, проведенных с Руби и Вероникой за игрой в карты или в слова, и о том дне — на пляже с Робертом.