— Мне страшно, — сказал Раймон Тулузский.
— Мы на краю великих перемен, — отозвался старый граф Бернарт де Коминж. — Страшиться великого — в человеческой природе.
Раймон промолчал. Но взгляда от моря черноты, где тонула спящая Тулуза, так и не оторвал.
* * *
— Молчите, вы!.. — кричит Симон, попеременно оборачиваясь то к Анисанту, то к монашку. — Молчите оба! Молчите обо всем, что здесь говорилось… Ни слова! Ты! — Он ухватывает монашка за худую эсклавину и сгребает в горсть. — Хочешь быть епископом?
Монашек потрясенно безмолвствует. Ему страшно.
— Я сделаю тебя епископом! Дам тебе монастырь, слышишь? Город дам, кафедрал! Только никому не говори о письме… о Тулузе! Иначе убью.
Монашек без худого слова валится на колени.
Симон направляет острие меча Анисанту в горло. Тот неподвижен в седле.
— Убью, — повторяет Симон. — Если ты не поможешь мне… проговоришься… На куски разрежу…
— Что я должен делать? — спрашивает Анисант устало.
— Лгать, — отвечает Симон. И коротко, лающе смеется. — Лги хорошенько, Анисант, и я дам тебе под начало сотню копейщиков. Веришь мне?
— Да, мессен, — говорит Анисант.
Симон отвязывает своего коня, садится в седло.
— И гляди, Анисант, — добавляет он, — чтоб улыбался.
— У меня болит рука, мессен, — говорит Анисант.
* * *
Посреди ночи в дом Дежана — того, что жил в приходе Сен-Сернен, двумя окнами прямо на собор, — постучали.
Стучали тихо, очень осторожно, чтобы не переполошить соседей. И того довольно, что насмерть перепугали служанку Дежана, а та уж потрудилась навести страху на своего хозяина.
И того довольно, что насмерть перепугали служанку Дежана, а та уж потрудилась навести страху на своего хозяина.
Шлепая босыми ногами, влетела в господскую опочивальню. Глиняная лампа в руке так и прыгает. Служанкино лицо то выскакивает из темноты, то вновь проваливается.
Страшным голосом она возглашает:
— Там… у двери!
Дежан выбирается из кровати, полусонный, сердитый, с гадкой слабостью в коленях. Следом за служанкой направляется к двери.
Там и вправду скребутся.
— По ночам не подаю, — говорит Дежан грубо. Он испуган.
С улицы доносится негромкий голос.
— Это я, Белангье. Отворите.
На пороге действительно стоит сосед Дежана, Белангье. Счастливый, растревоженный.
— Раймон вернулся.
Дежан молчит, плохо понимая, о чем речь.
Белангье повторяет:
— Сегодня утром его видели близ Сальветата. Сейчас он в предместье Сен-Сиприен, стал лагерем.
— Раймон? — переспрашивает Дежан. — Кто его видел?
— Мой сын.
— Раймон? — повторяет Дежан. Он как в тумане. — Откуда он здесь?.. Да не ошибся ли ваш сын?
— Как он может ошибиться, если столько раз видел Раймона в нашем доме… Нет, говорю вам, он вернулся. Он стоит лагерем в Сен-Сиприене. С ним армия…
Дежан — пятидесятилетний, плотный, с брюшком, в длинной рубахе, глаза вытаращены, щеки трясутся. И все это в неверном свете лампы, которая в руках служанки подскакивает, точно живая жаба.
Всхлипнув — поверил! — Дежан бросается к Белангье и обнимает его.
Белангье шепчет:
— Завтра мы увидим его, нашего доброго графа…
— Завтра? — Дежан вдруг отталкивает соседа. — Завтра? Я увижу его сейчас!
И — забыв одеться, забыв запереть двери — стремительно уходит прочь, мимо Сен-Сернена, мимо спящего монастыря Сен-Роман, вниз по улицам, к Гаронне.
Берег пуст и темен, нигде ни проблеска света, ни промелька. И вдруг впереди, за мощной, ленивой водой, затеплился огонек. Еле различимый. Один-единственный.
Рыдание вновь подступает к горлу Дежана. Он с трудом унимает бьющееся под подбородком сердце. Скинув рубаху, Дежан бросается в воду.
Гаронна теплая. Она обнимает его текучими струями, обвивает, точно прядями распущенных волос, и мягко влечет к берегу, на отмель.
Огонек впереди так и тлеет — не почудился.
Дежан отчаянно выгребает, одолевая реку наискось. Наконец плюхается животом на мокрый, сосущий песок отмели. Встает, шатаясь, выбрасывается на берег. Он обессилел. Он хватается за траву, он долго еще выкашливается, вылеживается, ждет, пока вернется дыхание.
Кругом разлита непроглядная тьма. Слабый огонек, мерцавший путеводной звездой, исчез. Канул во мраке.
Дежан поднимается на ноги. Шаг, другой. И вон он бредет, вытянув перед собой руки, как слепой. Один, в бескрайней ночи. На берегу никого нет.
Или… что там, впереди? Он снова видит огонек далекого, очень маленького костра. Улыбка озаряет лицо Дежана.
Он делает еще шаг навстречу свету и натыкается на копье.
* * *
— Мессен! — Молодой Фуа давится от смеха.
Раймон поднимает голову, отвечая улыбкой на улыбку. Огонек едва вьется у его ног, маленькое сердечко тепла.
— Мессен, мы поймали на берегу… голого!
И арагонцы предъявляют Дежана.
Тот и вправду в чем мать родила, глаза от стыда и ужаса зажмурены.
У костерка поднимается хохот. Дежан тоненько скулит сквозь стиснутые зубы. Его живот заметно вздрагивает.
— Бог мой! — говорит Раймон весело. — Да этот Монфор с моих тулузцев последние штаны снял!
Дежан приоткрывает одно веко — подглядеть — и вдруг видит перед собой Раймона.
Раймона, живого и невредимого, Раймона во плоти. В точности такого, каким бережно сберегался в памяти: задорного и в то же время как будто немного печального.