— Прощайте, муж, — сказала она. — Я так хотела бы родить вам ребенка.
Гюи усмехнулся. Эту песенку она напевала ему в оба уха вот уже полтора месяца.
— Я был бы вам очень признателен.
Петронилла отстранилась, подергала мужа за рукав.
— Смотрите же.
— Куда?
Гюи повернулся кругом. Петронилла засмеялась.
— На меня смотрите. Видите?
Ничего особенного в своей жене Гюи не приметил. Петронилла никогда не была хороша собой. В последнее время у нее немного расплылись носик и губки. Гюи относил это на счет ее плаксивости и непреходящей простуды.
— Что, не видите? — настойчиво повторила она. — Не видите, как я подурнела?
— Вижу, — проворчал Гюи. — Я думал, вас обидит, если я скажу.
— Я понесла от вас, — сказала Петронилла, торжествуя.
— Вы уверены?
Она кивнула.
Захохотав, Гюи подхватил ее на руки. Потом и сам будет себе дивиться — что за радость иметь дитя от нелюбимой женщины? Но, видать, такими уж вырастил их Симон: детей, наследников, в этой семье почитали за великое счастье.
Петронилла взвизгнула, когда Гюи ловко ущипнул ее за бок, как делал прежде с кухонными девками, и поставил на ноги.
— Вы мне такая милее, — сказал он. — Пусть подурнели, зато — мать моего сына.
— Или дочери, — добавила Петронилла. Она была счастлива.
— Пусть дочери, — согласился ее муж. — Я много раз видал, как это случается с другими. Помню и то, как у моей матери родился последний сын. Уже здесь, в Лангедоке…
— Как его назвали?
— Симон.
Уже здесь, в Лангедоке…
— Как его назвали?
— Симон. Как отца.
Петронилла задумалась.
— Ваша мать — она, наверное, любит вашего отца?
Как легко сходило с ее губ это куртуазное слово — «любовь». И как трудно укладывалось оно в голове ее мужа.
— Не знаю, — сказал, наконец, Гюи. — У нас не говорят «любовь». У нас говорят «верность».
Сколько же холода в этих франках…
— Я люблю вас, муж, — сказала Петронилла де Коминж.
Гюи погладил графиню по волосам, как маленькую.
— А я не знаю, моя госпожа, люблю ли я кого-нибудь.
— Но ведь у вас же есть… другие женщины…
— С тех пор, как вы моя жена, — нет.
Петронилла спросила с горечью:
— Что, тоже отец велел?
— Нет, епископ Фалькон, — простодушно брякнул Гюи.
* * *
Сен-Сернен, 250 год
Ближе к началу времен жили на этой земле люди иного языка, о которых не помнят нынешние, ибо те не были их предками. Но уже и тогда стоял прекрасный город Тулуза, родным любовь, а пришлецам — пустое вожделение…
Одни уже веровали тогда в Господа нашего Иисуса Христа и в честь Него выстроили маленький храм за тулузскими стенами. Другие же пребывали во тьме и, досадуя, то и дело воздвигались войной на познавших свет.
Первым епископом Тулузским был некий Сатурнин, римлянин рода хорошего и состояния немалого. Был он ростом высок, лицом красив, на язык остер, на руку скор, сердцем же мягок, как теплый воск, только об этом не многие догадывались.
Например, такое о нем рассказывают.
Однажды служил он в маленьком храме. Собралась почти вся община, по большей части, конечно, женщины.
И вот посреди службы ворвался в храм человек. Такую радость перебил! Женщины на него закричали, негодуя, стали таскать за волосы и прочь выталкивать.
Ибо по человеку этому сразу было видать, что оказался он здесь ошибкой.
Но Сатурнин запретил женщинам бить этого человека и гнать его прочь, а вместо того подозвал поближе, чтобы выслушать.
Отцепил тот человек от себя впившиеся в тело ногти сердитых женщин и к Сатурнину приблизился. Шел с опаской, ибо был епископ высок ростом и на вид грозен.
Оказался пришелец родом варвар и был он рабом — из тех, что делают на богатых виллах грязную работу: чистят канавы, вывозят мусор. На лице раба клейма негде поставить. Был он, к тому же, в кровь избит, а разило от него чудовищно.
— Что тебе здесь нужно? — спросил его епископ.
Раб шумно дышал. Видать, перед тем долго бежал очертя голову.
— Это что тут, храм? — спросил он вместо ответа.
— Да.
Раб тотчас же сделался деловит чрезвычайно.
— Право убежища есть или как?
— Дитя, ты в какого бога веруешь?
— Ни в какого, — оборвал раб. — Убежище есть?
— Да, — сказал Сатурнин. — Но если ты искал безопасности, то выбрал неудачно.
Власти сейчас почти не признают наших прав.
— А чей это храм? Какого бога?
— Бога Единого.
Раб призадумался, облизывая губы. Сатурнин попросил одну из женщин, чтобы принесла рабу напиться. Пока он, булькая, глотал воду, епископ молча усмехался, непонятно чему.
Наконец раб вернул кувшин и спросил хмуро:
— Вы эти… восточная секта?
Сатурнин назвал имя Иисуса Христа, с любопытством наблюдая за рабом. Тот со стоном ухватил себя за лохматые волосы и пал на пол.
— Ой-ой… А до нормального храма мне уж не добежать…
— Да ты, никак, сбежал, откуда не следует?
— Тебе-то что? — разозлился раб. — Ищут и скоро найдут меня. А от вас, я гляжу, помощи, как от коз…
И с сожалением оглядев сатурнинову паству, залился горькими слезами.
Рассказывают, что Сатурнин заступился за этого человека и выкупил его на собственные деньги, после чего отпустил. Рассказывают также, что спустя год он вернулся к Сатурнину, принял от него крещение и верно служил ему до самой смерти епископа.
Но другие говорят, будто тот человек ушел, забыв поблагодарить, и никогда больше не показывался в Тулузе. Сатурнин же вскоре выбросил этот случай из головы и ни разу о нем не вспоминал.