— И как станем мы с вами родичами, то вражды между нами больше не будет.
Адемар с облегчением согласился.
* * *
…Громче всех возмущался потом папский легат, кардинал Бертран.
Но Симон попреки оборвал, молвив, по возможности, кротко:
— Я не собираюсь покрывать Лангедок трупами и пеплом. Эта земля не для того дана мне в ленное держание. Я хочу влиться в ее вены новой кровью и так обратить в католичество.
Амори слушал, запоминал.
Но легат заговорил снова. Теперь вспомнил библейского праведника, отдавшего дочь на поругание чужеземцам, лишь бы не нарушить законов гостеприимства.
Симон слушал с интересом, а после вдруг засмеялся и махнул рукой.
— Оставьте причитать, святой отец. Сын Адемара — благородный рыцарь, молодой, полный сил и наружности отменной. Я его видел.
14. Тулуза мятежная
сентябрь 1217 года
Стихла Рона. Берега ее исполнились покоя.
Горький дым прежних пожаров улегся. Первые дожди смыли копоть с камней Берни и Вивьера. И только еще в душе горчило что-то. Кому любо каждый день видеть у себя в городе франков, невозбранно разгуливающих, где им вздумается? Рослые, хорошо вооруженные, часто пьяные. А вино не слабость в них греет — удаль. У кого холодок между лопаток не побежит?
Франки отдыхали, на охоту всей сворой ездили, на пирах веселились и даже куртуазность, как умели, выказывали.
Симон — тот больше за шахматами сидел. То выигрывал у Адемара де Пуатье, то проигрывал ему. Сыну же своему Амори Симон не препятствовал веселиться, как тому только пожелается: пусть носится сломя голову, покуда молод.
Неспешно текли разговоры о грядущем брачном союзе. Ничего не упустить бы. Размеры приданого, величина ответного дара, земельные наделы, предназначенные супругам, их детям. Перебирались достоинства дочерей Симона, всех трех, Перронеллы, Амисии, Лауры.
Все три красивы, широки в бедрах, хорошо воспитаны. Ну, в этом Адемар и не сомневался: какие еще дочери могут быть у такого отца?
И другие беседы были в том же роде. И тишина нисходила в усталую душу Симона.
* * *
Стоит сентябрь, месяц прозрачный, светлый, печальный, когда небеса чуть выше над землей, чем в иное время.
И вот вечером, незадолго до того, как солнцу опуститься и исчезнуть за кронами деревьев, едет Симон по берегу Дромы. Впереди темной громадой замок Крёст, по правую руку роща, по левую река в перламутровом предзакатном мерцании.
Симон едет один, как рыцарь из поэмы, шагом, склонив голову на грудь, доверив дорогу коню. На нем только кольчуга — ни шлема, ни доспеха. За долгие годы свыкся Симон с тяжестью кольчуги. Иной раз и спит в ней, не находя в том ни малейшего неудобства.
Впервые за долгое время в душе его установился мир. И как только стихло кричащее сердце, сразу услышал он неслышный шепот лепестков Вселенной.
Бог говорил к миру.
Симон слушал…
* * *
— Мессен!
Из рощи вылетает конник. Несется прямо к Симону и заступает ему дорогу. Уставший конь под верховым ширит горячие ноздри.
Тишина рассыпается горстью медяков. Симон уже с мечом в руке. Насторожен и опасен, ни следа недавней задумчивости. Потому и прожил полвека, что всегда успевал повернуться лицом к своей смерти.
— Мессен!
Симон поворачивает коня так, чтобы солнце не слепило глаза, щурится, разглядывая конника. Тому не больше тридцати, у седла щит и меч в полторы руки, ножны затасканные, кольчуга плохонькая. Всадник покрыт пылью, на рукаве кровь. От усталости еле жив.
И беда его окружает, глядит из расширенных зрачков. Совсем недавно видел этот всадник свою смерть, едва ноги унес.
А всадник говорит почти жалобно:
— Ох, это вы, мессен.
Он вздыхает тяжело, всей грудью, и клонится щекой к лошадиной гриве.
Симон все еще не доверяет ему.
— Кого вы искали?
— Графа Симона, мессен…
— Это я, — говорит Симон. И глаз не сводит: только шевельнись лишний раз! — Назовитесь.
— Анисант из Альби… Я присягал вам вместе с моим сеньором, де Леви, тем, что женат на вашей сестре, мессен.
Симон молчит — ждет.
— Меня прислала дама Алиса. Госпожа Алиса, ваша супруга…
Из-за тяжелого браслета на левой руке достает письмо, запечатанное хорошо знакомой Симону печатью: всадник с трубой у губ, под ногами коня вьется пес.
Симон принимает у Анисанта письмо, мимолетно подносит печать к губам: Алиса.
Анисант с трудом покидает седло. Подходит к реке, долго пьет, зачерпывая воду ладонями, умывает лицо, приглаживает волосы.
Симон спешивается тоже и привязывает обоих коней. Подходит ближе к Анисанту, показывает на его руку:
— Вы ранены.
— Это наименьшая из моих бед.
Письмо Алисы лежит в ладони Симона.
Анисант говорит очень тихо:
— Мессен, я еду к вам от самой Тулузы, останавливаясь только для короткого ночного отдыха.
Запах близкой беды бьет Симону в ноздри. Так явственно, что на миг земля уходит у него из-под ног.
Так явственно, что на миг земля уходит у него из-под ног. Резким движением сжимает письмо в кулаке.
— Что случилось? — кричит Симон. — Что еще случилось?
— Мессен, мне трудно говорить об этом…
Анисант отводит глаза. Тяжелое дыхание Симона обдает его щеку, будто исходит от крупного зверя.
— Что случилось? — повторяет Симон.
И говорит ему посланец Алисы:
— Мессен, вы потеряли Тулузу…