Симон слегка отпрянул.
А Гюи и в самом деле брякнулся на колени и так, на коленях, принялся поносить своего старшего, своего любимого брата.
— Вы утратили разум, мессир! Прежде я любил вас! Теперь стыжусь! Прежде я преклонялся!.. А сейчас… мне вас жаль!
— Ах вы, дерьмец! — рявкнул Симон. — Немедленно встаньте!
— Не встану! — разъярился Гюи. — Так и буду стоять!.. вам на позор!..
— Только себя опозорите!
— Это вы себя опозорите, если разрушите город! Придите в себя, брат!
— Я и без того в себе!
— Вижу я, что наша мать однажды разродилась дураком! — крикнул Гюи.
Симон размахнулся, чтобы ударить его. Ален схватил графа за руку.
— Вы будете жалеть, — сказал Ален после краткой паузы и выпустил руку Симона.
Тут Фалькон побледнел еще сильнее и стал тихо оседать на пол.
Братья тут же забыли свою ссору и бросились к епископу. Фалькон слабо отталкивал их руки и качал головой.
Симон подхватил епископа на руки и отнес на кровать, в опочивальню. Согнав пригревшегося там пса, Симон осторожно опустил Фалькона на смятые покрывала.
— Вы больны? — спросил он.
Гюи запалил лучину.
Фалькон тихо сказал:
— Я не болен.
— Что с вами? Я позову лекаря.
— Не нужно. Я устал.
Симон помолчал. А Фалькон, радуясь наступившей тишине, с укоризной сказал своему графу:
— Я весь день ходил, как побирушка, по городу, упрашивал…
— Вы сегодня ничего не ели, — сказал проницательный Гюи.
— Я поел в городе.
— Лжете, мессен епископ, — сказал Гюи, удачно передразнивая марсальский выговор Фалькона.
— Может, и лгу, — не стал отпираться Фалькон.
— А почему вы не ели? — насел Симон. — Я скажу стряпухе… Где эта… Аньес?
Фалькон мгновение смотрел Симону в лицо — прямым, сердитым взглядом. Потом опустил веки.
— Не нужно жечь Тулузу. Не нужно сдирать кожу… И оставьте меня, наконец, в покое.
Гюи сунул лучину горящим концом в воду.
Симон, наклонившись, поцеловал сухую стариковскую руку епископа и вышел вслед за братом.
* * *
Вильнёв — новый квартал старой Тулузы. У Тулузы после поражения уже нет стен; у Вильнёва их еще нет.
И вот ранним утром в Вильнёве, между Нарбоннским замком и Тулузой, начинается большой сход. Там, где расступаются дома, давая место воскресному рынку, появляются городские нотабли, богатые торговцы, владельцы мельниц Базакля и другие важные персоны. И Дежан тоже здесь. Фалькон опять оказался прав: его пригнало любопытство.
Нотабли беспокоились. Все же, что ни говори, а Тулуза грозному Симону (хи-хи, но в кулачок, тихонько) недурно насовала. Да еще после Бокера, где он тоже позора нахлебался. Может ведь и не простить. Может ведь и вправду заложников перевешать, как грозился.
Вскоре вслед за тем прибыл и граф Симон. Явился под сверкание знамен, под рев труб, окруженный конниками, ослепляющий доспехами.
Не дав нотаблям времени опомниться, провозгласил:
— Бароны! Вы немедленно отдадите мне моих людей, которых держите в плену.
Растерянные, нотабли отвечали, что таковых очень немного, но препятствий к их выдаче не имеется.
— Заберите их, мессен.
— Хорошо, — сказал Симон. — Очень хорошо.
И засмеялся, махнув рукой в латной рукавице, только отблеск сверкнул (нарочно ведь всего себя в железо заковал!)
— А вы, господа, останетесь у меня в заложниках, — огорошил нотаблей Монфор.
Тут-то и проклял Дежан и легкомыслие свое, и коварного епископа. Рванулся было с площади, да повсюду проклятые монфоровы сержанты — хватают за руки, вяжут запястья, срывают пояс с оружием.
— Фалькон! — закричал Дежан, дергая связанными руками. — Фалькон!..
Железной башней возвышаясь над смятенной толпой, усмехается граф Симон. Серые глаза блестят на загорелом лице.
Фалькон приблизился, прошипел сквозь зубы:
— Если хоть волос упадет с их головы…
Симон наклонился в седле.
— Волос не упадет. Голова — возможно…
— Не смейте!.. — свистящим шепотом выкрикнул Фалькон. Почти взвизгнул.
— Ну-ну, — молвил Симон, выпрямляясь. — Ничего я с ними не сделаю. Отпущу через день-другой.
Фалькон гневно смотрел на него. И молчал. Симон склонил голову набок.
— А вы и вправду так любите свою негодную паству? — спросил он.
— Да, — сказал епископ.
— Не трону ваших ягняток, — сказал Симон, кривя губы. — Только вот научу их бояться.
* * *
Условия, под которые освобождались все заложники, взятые в Тулузе, были таковы: город сносит остатки стен и разрушает все укрепленные дома в городской черте. Почти у каждого из тех, кто томился в ожидании свободы по подвалам Нарбоннского замка, имелся в Тулузе богатый дом с башней и подполом — малая приватная крепостца внутри городских стен.
Симон слушал стоны. Усмехался. Знал, что заплатит Тулуза эту цену, лишь бы вызволить своих.
Дал городу время осознать, что на сей раз обойдется без казней. Все, кто ходил в эти дни с оружием и убивал людей Монфора, прощены.
Прощены!..
И только после того нанес окончательный удар.
.
И только после того нанес окончательный удар. Пусть Тулуза выкупает кровь деньгами. И назвал сумму — тридцать тысяч серебряных марок.
* * *
Целую седмицу Тулуза голосила и причитала, будто Вифлеем во дни избиения младенцев. Сержанты входили в дома, рылись в сундуках, сносили деньги в собор Сен-Этьен — собирали положенное.