* * *
Нарбонна, не молвив худого слова, присягнула Монфору.
Это было хорошо.
* * *
Наконец наступает время покоя. Долгий день близится к завершению, разговор перетекает с одного поучительного предмета на другой.
Над Нарбонной тихо угасает день.
Зима в этом году была мягкая, да и она на исходе; земля полна ожидания лета — вот-вот наступит оно после бурного взрыва цветов.
Здесь зацветает всё разом, чтобы быстро отцвести, освобождая место плодам.
Симон рассеянно передвигает на доске шахматные фигуры. Против него — меньшой сын, Гюи.
Немного внимания уделял прежде Симон этому своему сыну — скучноват казался, мал и неказист. В минувшем году сделал своим оруженосцем.
К удивлению отца, Гюи явно обыгрывает его. Впрочем, Симон подвыпил.
…И вот, разрушая очарование тихого предвесеннего вечера, в зал всовывается встревоженная сержантская морда: усы торчком, борода клочком.
— Мессир!
После такого «мессира» Симон обычно велит подать кольчугу и седлать коня. Граф отодвигает шахматы в сторону, недовольно глядит в туда, откуда вот-вот прольется дурная весть.
— Что еще?..
— Мессир, архиепископ Арнаут сбежал!
— Очень хорошо, что сбежал! — рявкает Симон. — Неплохо бы ему сбежать куда-нибудь подальше от Нарбонны!
— Арнаут укрылся в часовне, — сообщает сержант.
— Да и хрен с ним, — говорит Симон.
— Он отлучил вас от Церкви, — выпаливает сержант и выжидательно втыкается взором в грозного графа: как?.. Что теперь скажет Монфор?..
Опрокинув доску с шахматными фигурками, Симон разражается хохотом.
Он хохочет так, что слезы выступают у него на глазах. Скоро вслед за ним смеются все, даже неулыбчивый Гюи, младший сын.
— Ох, — выговаривает, наконец, Симон, отирая лицо широкой ладонью. — Ну, потешил. Не думал, что так насмешит. Отлучил?.. Что, правда — отлучил?
— Да, мессир. — Теперь сержант позволяет себе ухмыльнуться. — Произнес анафему. Запретил вам, мессир, входить в Божьи храмы, получать разрешение от грехов, естественно. Интердикт. — Последнее слово дается сержанту не без труда. — Запрещено также служить в ваших владениях торжественные мессы, звонить в колокола и…
— Иди-ка выпей, дружок, — перебивает его Симон. — А что — епископ, говоришь, в часовне засел? И хулу на нас изрыгает? И даже анафеме предал? Ну-ну… Иди к нам, выпей.
Сержант, от изумления выкатив глаза, пьет. Прямо из графских рук, не догадавшись забрать у него кувшин. Симон, забавляясь, довольно ловко — для пьяного — льет вино из кувшина в сержантскую глотку. В конце концов, оба остаются в красных пятнах от пролитого, но ни сержанта, ни графа это не тревожит.
* * *
Наутро Симон вызвал к себе нескольких священнослужителей и, не дав им даже рта раскрыть, приказал по всему городу в колокола звонить и торжественную мессу везде служить.
— Не всякий день Нарбонна получает нового суверена, — пояснял при том граф. Усмехался. Озорство затеял, не иначе.
Священнослужители ощутимо забеспокоились.
— А как же интердикт?.. А как же архиепископ Арнаут?..
— Он где? — спросил Симон. — Все еще в часовне?
— Да, мессир.
— Вот пусть в часовне и сидит, — распорядился Симон. — Принесите ему туда поесть, что ли…
* * *
К величайшему облегчению архиепископа, Монфор скоро отбыл обратно в Тулузу, сопроводив свой отъезд новым оглушительным звоном, громом копыт, грохотом, ревом труб, пением Veni Creator и большими толпами народа на улицах.
Нарбонна глазела, разинув рот: надо же, сколько шума исторгает этот большой, чужой, этот страшный человек!..
Только когда Симон удалился, выбрался Арнаут из часовни. Хмурый, сломленный. Плюнул себе под ноги и оставил Монфора пока в покое. Немало иных охотников сыщется — ломать зубы о толстую шкуру франка.
* * *
А Монфор ехал к Тулузе. К своей Тулузе.
Сидел в высоком седле, привычно развалясь, подставлял солнцу начавшее уже бронзоветь лицо. Улыбался.
Миновали Каркассон.
Спустя несколько дней прошли Кастельнодари.
В начале марта Монфор был в Тулузе.
Он был дома.
* * *
Тулуза молчала. Ей бы высыпать толпами на улицы, ей бы убраться цветами, встречая своего нового графа, — а она каменно молчала. Деревянно молчала. Глиняно.
Монфор сжал пальцы в кулак — понял все сразу, не дурак ведь был. Повернул коня. Неспешно проехал по полю, отделяющему город от Нарбоннского замка. Приблизился к заранее уже открывающимся воротам.
Тулуза безмолвно смотрела ему в спину.
…Вот Симон скрылся в воротах. Тяжелые створы медленно затворились. Граф прибыл.
Граф потребовал, чтобы для него согрели воды.
Граф потребовал сытного обеда.
Еще граф потребовал, чтобы его оставили в покое.
* * *
Едва только передохнув после Нарбонны, Симон тотчас же разослал герольдов к городским старшинам и консулам. Назначил тем срок явиться в Нарбоннский замок для присяги.
Консулы слушали герольдов, печалились. Вот и все. Все кончено. Где-то наш добрый старый граф Раймон… Где-то его несчастный юный сын… Никогда больше не будет в Тулузе Раймонов. Будут теперь сидеть в Тулузе сплошь Симоны да Амори.
Присягать Монфору очень не хотелось, но не очень-то попрешь против папы римского, против короля французского, а главное — против Симона. Симон-то здесь, под боком!..