— Отец мой, призовите лучше графа Фуа, коль скоро он такой добрый католик, оставить лицемерие и научите его истинной покорности.
И ушел, оставив Рыжего рыдать и злобиться, теперь уже бесплодно.
Аббат погружается в трудные раздумья: как бы так повернуть, чтобы Симон и вправду оказался чист и справедлив? Ибо к Симону лежало сердце аббата, а от графа Фуа отворачивалось, невзирая на пятнадцать тысяч мельгориенских солидов.
* * *
Великим Постом, незадолго до Пасхи, в Монгренье заговорили о том, что придется отдавать себя на милость Монфора.
— «Милость Монфора»! Вы представляете себе, мессены, какова может быть эта милость?
Мессены себе это представляли и потому омрачались и вздрагивали. Позорно, стыдно сдаваться победителю, а ненавистному врагу — еще и страшно. Больно уж разъярили Симона упрямые братья Петрониллы.
Тогда один рыцарь из бывших с ними, именем Драгонет де Мондрагон, хромой, от оспы безобразный, так сказал, улыбаясь голодным ртом:
— Я знаю Симона лучше вашего, ибо до прошлого года был с ним в добрых отношениях, а в Бокере я осаждал его человека, Ламберта, и о нем вел с Симоном переговоры.
Рожьер де Коминж нахмурился; однако Драгонета выслушали внимательно.
Он сказал:
— Граф Симон таков, что когда дает слово, то держит его. Нужно просить Симона, чтобы он позволил нам выйти из Монгренье свободными и с оружием. В обмен мы отдадим ему Монгренье без боя. Иначе он уморит нас голодом.
— Понадобится время, чтобы заморить нас до смерти, — заметил Рожьер. Ему не хотелось вести с Симоном переговоры. — А времени у Монфора нет.
Драгонет возразил:
— На такое дело время у него найдется.
Рожьер хотел было спорить, но Драгонет лишь усмехнулся криво и предложил проверить.
Вот так и вышло, что утром страстного четверга спустился с горы хромой рыцарь невысокого роста и, еще издали размахивая шарфом (какой нашелся, а нашелся красный), завопил, чтобы его, не убивая, доставили к Симону.
К рыцарю подбежали, оружие, заподозрив подвох, отобрали, но рук вязать не стали и так отвели к Симону.
Симон перезимовал. Был точно зверь, начавший по весне менять пушистый зимний мех на летний. Ну да ладно; ведь Драгонет еще хуже того выглядел, исхудал да почернел, и усы у него поредели.
Симон Драгонета сразу признал. Засмеялся.
— Опять вы?
— Я, — сказал Драгонет. И засмеялся тоже.
Симон пригласил его разделить с ним трапезу.
Поскольку для войны силы немалые надобны, то постов в эту зиму Симон не держал.
Да и захотел бы — не смог, ибо хлеба в долине уже не было, весь давно истребили. Ели тощих весенних зайцев да птиц, какие попадались.
Драгонет по своему росту умял несоизмеримо много. Симон глядел на него, улыбался.
— А что, вы там, в Монгренье, лошадей уже поели?
— Давно, мессен. Да наверху почти и не было лошадей.
— Долго же вы держались, — молвил Симон.
— Припасов хватало, а вода с неба падала, — пояснил Драгонет с набитым ртом. — В Бокере вашего Ламберта больше всего безводье донимало.
Симон задумчиво смотрел, как Драгонет двигает челюстями.
— Думал, вы еще в начале марта ко мне прибежите.
— Зачем же вы столь низко нас цените, мессен? — Драгонет даже обиделся. — Ламберт, небось, только тогда и сдался, когда Смерть с ним на одну блохастую подстилку примостилась, под бочок.
— Это вы врете, сеньор с Драконьей Горки, — сказал Симон. — Ламберт так и не сдался. Это я вам тогда сдался, чтобы только его вызволить.
— Да? — Драгонет обтер губы. — Я позабыл. Ох, спасибо за угощение, мессен.
Симон сказал:
— Передайте графу Фуа и Рожьеру де Коминжу: Симон де Монфор, граф Тулузский, отпустит весь гарнизон Монгренье, свободными и с оружием, ибо желает справить Пасху не обремененным осадной работой. Взамен же я хочу вот чего. Пусть Рожьер де Коминж и его брат Фуа на коленях перед алтарем присягнут в том, что в течение целого года не поднимут на меня оружия. Если они этого не сделают, то умрут еще прежде Пятидесятницы.
Драгонет призадумался.
— Я так и говорил им: чтобы извести вас, мессены, у графа Симона время всегда найдется.
И встал, чтобы идти.
Симон окликнул его.
— Возьмите.
И протянул Драгонету тонкую перчатку — шелковую, с золотым шитьем. Одну.
Драгонет повертел ее недоуменно в пальцах.
— Это для графа Фуа?
— Для вас. Да берите же. И смотрите, не потеряйте.
Драгонет хитро усмехнулся, спрятал перчатку за пазуху.
— Сдается мне, мессен, скоро вы потребуете ее обратно.
— Прощайте, — сказал на это Симон. И гаркнул: — Отдайте ему оружие!
Выйдя из палатки, он долго смотрел, как маленькая фигурка, ковыляя, взбирается на гору.
* * *
В канун Пасхи, 25 марта, защитники Монгренье оставили замок и, присягнув Симону во всем, что тот потребовал, отправились на каталонскую границу.
Симон посадил в Фуа и Монгренье свои гарнизоны и спешно покинул Пиренеи, потому что получил новые вести, на этот раз с Роны.
И вести эти были дурными.
13. Рона бурлящая
весна — лето 1217 года
Гюи де Монфор, брат Симона, нынче в Каркассоне.
Гюи, второй сын Симона, — в Тарбе, со своей женой, графиней Бигоррской. Одним глазом в сторону Каталонии косит — не движется ли напасть на отца его; другим — за женой приглядывает: как, не брюхата ли еще? Да только разве их, женщин, разберешь, где они детей прячут?