Спесивец не стал дожидаться исхода разговоров Симона с городом. Будто бы и без того не понятно, чем эти разговоры закончатся. Большой кровью они закончатся.
Горожане — и страх им, и вместе с тем праздник — выбрасывали из окон всякий хлам, с превеликой охотой жертвовали баррикаде рухлядь, обломки и даже крепкие вещи, несли старую мебель, мешки с соломой, дрова. От строительства возле собора Сен-Этьен похитили и доставили бревна и кирпичи.
Горожане — и страх им, и вместе с тем праздник — выбрасывали из окон всякий хлам, с превеликой охотой жертвовали баррикаде рухлядь, обломки и даже крепкие вещи, несли старую мебель, мешки с соломой, дрова. От строительства возле собора Сен-Этьен похитили и доставили бревна и кирпичи. Все это наваливалось на пересечении двух улиц и обильно сдабривалось сверху битыми горшками.
Нарбоннский замок хорошо виден отсюда, с баррикадной верхушки, где Спесивец и его друзья-удальцы в ожидании событий подкрепляют силы хлебом и разбавленным вином. Передают из рук в руки флягу, перешучиваются, переругиваются, пересмеиваются. В ставни нависших рядом домов, озорничая, стучат: вдруг оттуда красивая девушка выглянет.
Оружие — заостренные палки, копья, топоры, пращи, два неплохих арбалета и у Спесивца рыцарский меч.
Передний вал баррикады щетинится десятками кольев, направленных на замок, — как бы в оскале.
Нарбоннский замок. Средоточие могущественного монфорова гнева.
Вот видят Спесивец и остальные: по соседней улице движется процессия во главе с нотаблями. Торжественно колышется знамя, красное с золотым крестом. В задних рядах горожане, из тех, кто поплоше, усиленно тянут шею: разглядеть бы, что там, впереди. Нестройно распевают Veni Creator, выкликают: «Монфор!» и «Тулуза!» — сочетание имен невозможное, несбыточное.
А навстречу шествию, рассыпавшись по пустому полю, отделяющему город от замка, мчится другая толпа. Что-то кричат на бегу, только разобрать невозможно за дальностью.
В головах процессии видят, что у Нарбоннского замка творится неладное. Замедляют шаг, а то и вовсе останавливаются. Сзади топчутся, наседают.
У самых ворот один людской поток встречно сливается с другим. Хвост процессии продолжает завывать на все лады Veni Creator, а в воротах уже водоворотом вьется паника. Нотабли пытаются развернуть назад. С поля все прибывает и прибывает испуганного народа.
— Назад!.. — кричат беглецы. — Монфор!..
Сзади напирают:
— Монфор! Монфор! Тулуза!
— Скорее!.. В город!.. Симон взял заложников!
Над головами шевелится красное полотнище, вспыхивает золотой тулузский крест.
— Назад!.. Назад!.. В город!..
Беглецы втискиваются между нотаблями — белые от страха глаза, тяжелое дыхание.
— Симон! Симон велел убивать всех!
Страх прокатывается по толпе, как судорога по умирающей змее.
— Назад! Назад!
Знамя исчезает. Несколько солдат из свиты Фалькона окружены слепой от ужаса толпой. Солдаты испуганы не меньше. В них летят плевки и угрозы, угрозы и плевки — но это только до первого удара. А после уже не остается от них ничего, что можно было бы похоронить по-христиански.
По телам, растоптанным в кашу, оскальзываясь, толпа несется обратно в город.
Спесивец, стоя на верхушке баррикады, размахивает руками — зазывает:
— Сюда! Сюда!
Многие бегут к нему, под защиту баррикады. Другие, будто одержимые жаждой, растекаются по улицам. Возле епископской резиденции остались еще люди Монфора.
Обманом проникли в город! Нарочно проникли! Убивайте всех! Убить их всех!
Франков гонят, как дичь. Франков всего шестеро — но вооружены; но защищены кольчугой и шлемом; но бьются отчаянно, не разбирая, кто попадает под удар — мужчины или женщины, старики или дети.
Франки погибают один за другим, все шестеро. Их тела волокут к баррикаде.
Спесивец велит снять с убитых оружие и все ценное, раздеть и усадить на баррикаде в непристойных позах. Это исполняется с восторгом. Мертвецам связывают руки, заставляя держаться за уд. Все кругом хохочут и радуются, будто только что одержали величайшую победу.
Еще несколько баррикад преграждают доступы к Дораде и Капитолию. Тулуза пьяна собственным мужеством.
Пусть приходит. Пусть только сунется.
* * *
И сунулся — Гюи, брат Симона, его друг, его цепной кобель. С ним сотня всадников — тяжелая рыцарская конница — и десяток лучников. И еще старший сын Симона — Амори.
От всадника до всадника — большое расстояние. Широко рассеялись по всему полю и потому кажется, будто их очень много. Сперва медленно, а затем все быстрее и быстрее — разгоняя лошадей, криком грея в себе ярость — конница накатывает на город.
Тулуза ждет, готовая содрогнуться под первым ударом.
Все ближе, ближе…
Ворвались — сразу в нескольких местах. Загремели, заголосили по улицам, не глядя ни вправо, ни влево. На скаку разрубали и кололи все, что шевелится: человека, свинью, собаку — ни перед кем не удерживали руки.
Из окон, с крыш на конников вдруг дождем посыпались камни, обломки черепицы, палки, горшки — что ни попадется. Лошади пугались, шарахались.
Вылетев за поворот, Гюи резко натянул поводья. Первая баррикада едва не насадила его на колья. Обернувшись, Гюи закричал тем, кто шел следом: