В лагере разило, как на бойне. Посреди палаток, где было свободное место, запалили факелы. Стаскивали туда раненых. Медикусы помыкали баронскими оруженосцами и разоряли припасы, бесконечно требуя овечьего жира, меда, чеснока.
Между медикусами сновали монахи и те из рыцарей, кто не хуже костоправов умел промывать раны и накладывать повязки.
Симон крепко спал в своей палатке.
— Мессир!..
Монах. В руке, окровавленной по локоть, — горящий факел.
Симон сел, сердито уставился на него.
— Что случилось?
— Пленный. Он ранен.
— Ну так добейте его, — сказал Симон. — Я спать хочу.
Но от этого монаха за здорово живешь не отделаться. Он настырен и неуступчив. Он не желает отдавать на расправу католика.
Он не желает отдавать на расправу католика.
— С чего вы взяли, что он католик? — спрашивает Симон. Зевает душераздирающе.
— Вы должны остановить ваших людей, мессир, — говорит монах. — Они хотят предать его мучительной смерти. Они хотят… в отместку за поражение…
Монах говорит еще что-то. Сонная тяжесть тянет Монфора к земле. Со стоном он поднимается на ноги.
— Где этот ваш католик?
Монах обрадованно тащит Симона за собой. Граф спотыкается.
— Что он говорит? — спрашивает Симон.
Монах объясняет, что пленный ничего не говорит, только кровью плюется.
Среди раненых и вправду лежал кровавый куль, перехваченный веревкой. Дергался, всхлипывал.
Симон подошел поближе. Велел монаху перевернуть пленного на спину и посветить.
Оказался пленный молод. Был светловолос, лицом неинтересен — некрасив и мелок. Однако что-то знакомое померещилось в нем Симону. Ибо многих баронов в Лангедоке знал он и прежде, и не все с ним враждовали насмерть.
Пока что Симон сказал:
— Сними с него веревки и перевяжи его раны.
Когда это было сделано, Симон уселся рядом с пленным. Спросил, как того зовут, чтобы знать, каким именем отметить могилу.
Белобрысый и бровью не повел, назвался охотно:
— Понс де Мондрагон, иначе — Понс с Драконьей Горки, мессен.
И напиться попросил.
Монах ему воды по симонову знаку дал. Симон подождал, пока Понс перестанет захлебываться.
— Драгонет с Драконьей Горки — не родич ли твой? — спросил Понса граф Симон.
Понс радостно отвечал, что граф Монфор говорит чистую правду. Драгонет — старший его брат и рыцарь великих достоинств. И всем ведомо, что доблестен он, верен слову, с бедными щедр (хоть и сам небогат), к побежденным милостив, с победителями учтив и…
Симон хмыкнул.
— Помню твоего брата. Драгонет. А как его настоящее имя?
— Гийом.
— Что же, Понс, твой брат Гийом тоже против меня воюет?
— Да кто же из благородных и верных рыцарей против вас нынче не воюет? — отвечал простодушный Понс.
Симон сперва хотел прогневаться, да поневоле рассмеялся. Жаль было бы убить этого Понса.
— В прежние времена у меня не было ссор с твоим старшим братом, — молвил он Понсу.
— В те времена вы, мессен, были в Лангедоке единственным сюзереном, — пояснил Понс охотно. — Но нынче все переменилось. Ведь вернулся наш прежний граф, наш Раймон. Как же нам не отстаивать наследие его, коли он исконный наш владетель?
— Ваш Рамонет режет пленных на куски, — задумчиво сказал Симон.
Тут беспечный Понс вдруг озаботился, устремил на Симона тревожный взгляд.
А Симон это заметил и рассмеялся.
— Вот ты, Понс, сейчас в моей власти и, как я погляжу, не очень-то боишься.
— Нет, — сказал Понс, — я боюсь.
Он и вправду испугался. Даже губы побелели.
Симон смотрел в темноту, туда, где был Бокер. На стенах еще тлел расклеванный воронами труп франкского рыцаря.
Худо Симону было.
— Не стану я тебя на куски резать, Понс, — сказал Симон, наконец.
— Благодарю.
Это Понс от всей души произнес.
— А вместо этого отпущу тебя в Бокер, — продолжал Симон. — Вижу я, что раны твои несерьезны и завтра уже сможешь уйти.
Понс призадумался.
— Для чего вы меня хотите отпустить, мессен? — спросил он. — Я ведь никакого слова вам не давал
— Хочу воспользоваться тем расположением, какое было прежде между мной и твоим братом. Скажи ему, как я обошелся с тобой, и передай вот что: пусть устроит мне встречу с Рамонетом, сыном Раймона.
Понс нахмурился.
— Не возьму я в толк, мессен, чего вы добиваетесь.
— Тебе не нужно ничего брать в толк. Передай Гийому мои слова. Ради этого я оставляю тебе твою жизнь, не то висеть тебе посреди моего лагеря вниз головой.
Поднялся, оставив Понса в смущении, и ушел в свою палатку.
А Понс подумал-подумал и безмятежно заснул. И во сне ему грезились красивые птицы.
* * *
Весть из Тулузы от сенешаля Жервэ была такая: едва прослышав о приближении прежнего графа, Раймона, забеспокоился город, прокатились по нему разные слухи. Все кругом шушукаются и перешептываются — прикидывают, как ловчее перекинуться от Монфора под руку изгнанного тулузского графа. Тем более сейчас подходящее время, считают смутьяны, что Симон от Тулузы в отдалении. Завяз в Бокерской осаде и не скоро выберется. Если вообще выберется. А молодой Рамонет сделался ныне средоточием всех надежд и упований…
Симон этой вестью со своими баронами поделился. И спросил их: что бы они ему предложили?
Молчание прихлопнуло симоновых баронов вместе с Симоном, как крышка гроба. Только слышно было, как за пологом палатки конюх негромко уговаривает лошадь: «хорошая моя… хорошая моя…»