— Развяжите меня, — просит тот человек.
Но молодой Гюи, отцов оруженосец, только усмехается.
— Это уж граф Симон решит, стоит ли тебя развязывать. А пока что ложись и спи. И не надейся, что я спущу с тебя глаз, пока граф не проснется.
Симон пробудился рано. Ему тотчас же показали ночного гостя — тот спал, скорчившись и морща во сне лицо. Глядя на него, сказал Симон:
— И вправду плохи дела в цитадели.
И повелел немедля освободить ламбертова человека.
Тот, пробуженный от беспокойного сна, громко закричал. Симон рявкнул на него. Он закопошился и кое-как поднялся на ноги.
— Ты кто? — спросил Симон.
— Жеан из Нейи, мессир.
— Ты из цитадели?
— Да, мессир. Ламберт де Лимуа говорит: если граф Симон нас не вызволит, мы все умрем. Воды осталось на седмицу, а из съестного — одна лошадь…
Жеан тяжко вздохнул и опустился на землю. Его плохо держали ноги.
Глядя на Жеана сверху вниз, спросил граф Монфор:
— Сколько человек осталось у Ламберта?
— Шесть десятков.
После того Симон обременил Жеаном оруженосца, наказав накормить и умыть тому лицо. Жеан, пошатываясь, ушел вослед меньшому Гюи.
Симон повернулся к Бокеру, задрал голову. Знак близкой смерти все так же осенял цитадель. И день наступал все такой же жаркий и безветренный.
* * *
Совет был собран в симоновой палатке. Пришли уставшие, злые. Осада была бесплодной. Время уходило впустую. Сидеть под крепкими стенами всегда было делом скучным, а тут и вовсе непозволительно затянулось.
Говорили все разом, избывали недовольство — шумно, не стесняясь в выражениях. Симон почти не слушал.
За эти седмицы Монфор постарел, обрюзг, под глазами набухли мешки, в резких морщинах вокруг рта залегли тени.
Неожиданно он выглянул из палатки и крикнул кому-то, скрытому пологом:
— Иди сюда!
У входа завозились. Симон обратился к собравшимся спиной. Те постепенно замолчали: что еще за диво приготовил Монфор, чтобы удержать несмирных своих баронов под стенами надоевшего Бокера?
А Симон за руку ввел в собрание Жеана из Нейи. Был теперь Жеан куда менее грязен, но все оставался измученным и оголодавшим.
На него уставились с недоброжелательным любопытством. Что еще за мужлан такой?..
А Жеан вовсе не мужлан. Жеан копейщик, да только все равно смутился.
Не выпуская его руки, сказал Симон баронам:
— Мессиры! Вот Жеан из Нейи. Сегодня ночью он пробрался к нам от Ламберта. Я хочу, чтобы вы услышали, что он скажет.
Жеан глуповато улыбнулся. Симон подтолкнул его.
— Повтори для этих сеньоров то, что говорил мне.
— Мессиры, — заговорил Жеан. Глядел он при этом на Симона. — Ламберт де Лимуа прислал меня к вам сказать, что жить цитадели осталось менее седмицы. Они все умрут там от жажды… Ламберт говорит: почему они медлят? Разве они не видят, что мы умираем?
Он замолчал, переводя дыхание.
— Ну так что, — сказал Симон. — Видим мы черное знамя?
Бароны молчали.
— А льва моего видим? — вдруг спросил Симон.
— Что? — вырвалось у Гюи. Он не вполне понимал, куда клонит брат.
Симон широко, недобро улыбнулся.
— Да то, что лев мой голоден. Сделался как этот Жеан, тощий да жалкий… А вы не хотите его накормить, мессиры, — проговорил Симон, постепенно разогревая себя. Он был полон темной силы и хорошо управлялся с нею. Медленно обводил глазами собравшихся, будто и их хотел запалить своей голодной яростью.
— И то правда, — сказал, засмеявшись, буйный Фуко де Берзи. — Что мы тут сидим без толку? Накормим бедного зверя, да так, чтоб у него из-под хвоста полезло.
И начал говорить о штурме. Предлагал навалиться всей силой и…
Симон прибавил:
— Мы не можем отдать Раймончику Ламберта. Даже если, вызволяя его, потеряем больше людей, чем спасем.
А Жеана отпустили — нечего ему тут больше делать.
15 августа
Шесть дней на то, чтобы спасти Ламберта. Один из этих шести потратили, разбивая сухую землю и таская бревна — сооружали внешнее укрепление перед палисадом лагеря. Как раз напротив тех ворот Бокера, что назывались Винными.
Рамонет глядел, как потеют франки, усмехался. Крепко, видать, его, Рамонета, боятся, если свой лагерь решили еще редутом усилить.
А Симон знал, что Рамонет усмехается, и веселился от души. Ибо не из страха возводил редут, а для отвода глаз.
И вот наступает утро, и Симон скрывается за валом против Винных ворот. У Симона большой отряд. Он ждет.
А Фуко — тот дорвался: с гиканьем, шумом, увлекая за собой горстку храбрецов, несется к воротам Святого Креста. С ним, грохоча, мчит телега с камнями и тяжелыми бревнами. Ее толкают сзади и, разогнав хорошенько, пускают. Телега бьет о палисад и заваливает его. Следом катит черепаха, несущая в своем чреве таран. Берзи прорывается к воротам Святого Креста и начинает бить в них тараном.
Как ошпаренные, выскакивают из города бокерцы. Из Винных ворот, конечно. И хотят ударить по Фуко.
И тут на них из засады бросается Симон.
Битва закипает сразу в двух местах.
И день остановился, бесконечный и яркий, как картинки в часослове. Красные древки копий — будто нарочно их выкрасили. Лошади спотыкаются о завалы тел. С кольев свисают кишки. Крик и вонь, звон металла и стон земли.
Остановились, когда стало темно, — будто ото сна очнулись. Симона отбросили к самому палисаду его лагеря, вынудили отступить и скрыться, но штурмовать не захотели, ушли в Бокер.