Внутренне Монкад кипит от негодования, однако епископа не перебивает — пусть выскажет все, что считает необходимым. Наконец, епископ замолкает. Мальчик помогает святому отцу обуться и убегает.
Тогда Монкад произносит вкрадчиво, встопорщив при том усы:
— Насколько мне известно, в Гаскони, кроме вас, имеются и другие прелаты, святой отец.
Святой отец отвечает:
— Насколько мне известно, все прелаты в Гаскони держатся того же мнения, что и я.
— А епископ Ошский?
— Сын мой, препятствия к браку вашей сестры с сеньором Ниньо Санчесом остаются неизменными.
— Знаю я, что это за препятствия! — орет Монкад, уже не стесняясь.
Он готов разразиться длинной тирадой и перечислить все свои подозрения и прямые обвинения, но епископ опережает его, молвив утомленно:
— Вот и хорошо, сын мой. Это существенно упрощает дело.
Так вот и случилось, что жених Петрониллы де Коминж, высокородный Ниньо Санчес, вкупе с братом ее покойного мужа, Гийомом де Монкадом, а также и вся прожорливая орава их гостей, не теряя присутствия духа, отступили перед превосходящими силами противника и двинулись на запад, в горы, в то время как противник накатывал с востока, от Тулузы.
Петронилла осталась на попечении епископа Тарбского. Через несколько дней к нему присоединился также епископ Ошский, а спустя седмицу — и Олеронский.
Монкад же и Санчес тем временем заняли замок Лурд, превосходно укрепленный и снабженный всем необходимым для того, чтобы выдержать долгую осаду, ибо они не теряли надежды все же заполучить впоследствии и всю Бигорру.
* * *
К Гюи теперь не подступиться. Гюи — рыцарь. Он женится на Петронилле де Коминж, он получит за женою графство. Аньес шмыгает мимо, не поднимая глаз. Однако Гюи успевает поймать ее, пробегающую, за волосы. Аньес потешно верещит — ровно мышка, если ухватить ту за хвостик.
Аньес потешно верещит — ровно мышка, если ухватить ту за хвостик. Гюи хохочет. Он тащит Аньес в оружейную. Она сердится, обвиняет его в жестокосердии: в оружейной пол каменный, ничем не застеленный, а лавок и вовсе нет. Но Гюи смешно, он не слушает ни упреков, ни жалоб.
На каменном полу и вправду так жестко, что Аньес непрерывно пищит. И вообще она недовольна. А Гюи — тот очень доволен.
Вдруг он спрашивает у Аньес:
— А ты не беременна?
— Не знаю, — отвечает она.
— Хорошо бы ты была беременна.
Она пожимает плечами. Гюи усаживается рядом с ней на полу, задумчиво глядит куда-то вбок, мимо Аньес.
— Ложись, — говорит он повелительно. Ни с того, ни с сего.
— Что, снова?
Он не отвечает. Она послушненько укладывается на спину, прикрывает глаза. Ждет. Гюи принимается давить пальцами ей на живот.
— Ой, что это вы делаете?
— Ищу ребенка. Где ты его прячешь? Где вообще вы, женщины, прячете детей?
Аньес не выдерживает — заливается хохотом. Тянется руками к своему возлюбленному, лезет ему под рубаху.
— Это вы прячете моего ребенка, мессир Гюи. Вот здесь.
А на следующее утро граф Симон забрал Гюи с собой в Бигорру — женить его на старой графине, на этой еретичке — дочери, сестре, вдове злейших врагов Монфора.
* * *
Симон де Монфор как в Бигорру явился, так еще загодя принялся хмурить брови: повсюду ему чуялись ересь и недовольство. С Симоном был отряд в сто человек; все хорошо вооружены и преданы католической Церкви. Так вез Симон своего второго сына, дабы тот укрепил владения Господа на западе Страны Ок. Ибо не один только Монкад понимал, что Бигорра — ключ к Пиренеям; в этом отношении мыслил с ним Симон сходно.
Мессир епископ Тарбский подготовил уже Монфору добрую встречу: расчистил ему пути, сделал их вполне ровными. Монкада с Санчесом лишил надежды и изгнал, пригрозив еще и отлучением от Церкви, если станут чинить препятствия к браку. Взятых Монкадом на охоте кабанов велел изжарить, закоптить и, обложив мочеными яблоками, выставить на стол.
Монфору забота эта пришлась весьма по душе. Припал к стопам святого отца с искренней благодарностью. Бывали времена, когда Монфор повелевал прелатам, но наступало и такое время, когда прелаты властвовали над Монфором. Очень тонко умел граф Симон различать, когда одно время сменяется другим.
С дороги освежились, и голод утолили, и отряд симонов разместили в тепле и сытости, и потребовал тогда граф Симон, чтобы представили невесту жениху, а жениха — невесте. Да и самому любопытно было взглянуть на дочь Бернарта де Коминжа — небось, ряба, да руда, да безмозгла, как курица, если в отцовскую родню удалась.
И вот восседает Монфор — хоть и некуртуазен, но величав и спесив, как надлежит. А рядом Гюи, лицо каменное, а взгляд беспокойный.
Отец Гуг за руку приводит Петрониллу. Та одета скромно, по-вдовьи, только цепь на груди золотая. Она вежливо кланяется гостям, наклоняя свое рябенькое личико.
Монфор — не так неотесанны франки, как о них болтают! — встает со своего места, и забирает графинюшку у каноника, и подводит ее к креслам, где заранее уже лежит мягкая подушечка, и усаживает, и целует ее ручку, а после говорит, окатывая Петрониллу запахом чеснока и моченых яблок:
— А этот рыцарь — Гюи де Монфор, мой сын.
Гюи тоже встает и тоже подходит к Петронилле. Преклонив колено, как учили, говорит деревянным голосом: