Гюи хотел остановить брата, но тот только огрызнулся:
— А баронам платить чем будете? Мы здесь застряли надолго…
8. Пиренейская невеста
1214 год
Мужа Петрониллы, дочери Бернарта де Коминжа, звали эн Гастон де Беарн. Он был ровесником ее отца. В сорок лет глядел эн Гастон таким же молодцом, как и в двадцать, только молодая его жена не умела этого оценить и первое время тосковала.
Эн Гастон владел многими землями, в том числе Гасконью и Бигоррой. Он был также в родстве с семьей де Монкад — одной из наиболее знатных в Каталонии. Да и нравом, по правде сказать, наделен был подходящим и мало чем отличался от родичей Петрониллы. Так что со временем она свыклась с новым житьем и даже начала находить в том удовольствие.
А Гастон с превеликой радостью породнился с семьей, где все вечно были взъерошены — и душой, и телом. Позабыв о разнице в летах, подолгу пропадал на охоте вместе с братьями своей жены — родными, двоюродными, побочными, молочными.
* * *
Владения Гастона — места дикие, а здешние сеньоры, как сказывают, через одного рождаются с косматым сердцем.
Было эн Гастону чуть более двадцати, и столько же — Раулю де Исла по прозванию Роллет и Одару де Батцу, а еще — Югэту де Бо, этот чуть постарше, но только годами, а разумом все так же юн. И дамы у них имелись — госпожи Файель, Виерна и Беатриса; и занятие для тех и других сыскалось вполне по душе.
По весне возвели прекрасные дамы замок цветочный — в горах, в потаенном месте. Гирлянд наплели, между кольями их натянули, лентами перевили. Крышу из лент и веток заткали цветами. А внутри настелили ковров, набросали подушек, принесли вина, яиц, сыров и со сладким изюмом булочек, чтобы было чем обороняться, когда настанет желанное время штурма.
Покамест мешкали рыцари. Добраться до замка непросто, а услужавших мужланов, которые доставили туда и самих прекрасных дам, и все потребное для строительства и обороны, красавицы милостиво отпустили. И наказали строго-настрого: чтоб молчок!
В ожидании дамы не слишком скучали: играли друг для друга на лютне, кушали сладкие хлебцы, заплетали по-разному волосы: домна Файель — черные, смоляные; домна Виерна — огненно-рыжие, а домна Беатриса — пшеничные, золотые.
А еще милые дамы сплетничали.
Про Югэта де Бо — что он скоро женится. Про Одара де Батца — будто находясь в превеселом расположении духа отправился он на охоту и ошибкою зарубил двух коз у собственных мужланов. Что до Роллета, то ему приписывали до десяти малолетних ребятишек, рассыпанных, как зерна, по всей пиренейской земле — где только имелись подходящие пашни. А эн Гастон в те годы страшно враждовал с одним вздорным сеньором из Лимузена по имени Бертран де Борн, и с королем Генрихом Плантагенетом — тоже; но эта вражда так ему прискучила, что скрылся эн Гастон в горах и ничем более не занимался, кроме милых шалостей.
— И вовсе он не трус! — сердилась домна Виерна, когда об этом заговаривали.
— Ну, где же они, в конце концов! — сказала наконец домна Файель с досадой. — Эдак мы успеем состариться, пока нашу твердыню возьмут штурмом!
А сеньоры тем временем вовсе не дремали — пробирались по горам и лугам, сквозь суровые деревеньки, через пастбища и луга.
— Эдак мы успеем состариться, пока нашу твердыню возьмут штурмом!
А сеньоры тем временем вовсе не дремали — пробирались по горам и лугам, сквозь суровые деревеньки, через пастбища и луга. То огромный лохматый пес на них накинется, то мужланка, что полощет на реке белье, запустит в них деревянным башмаком — о, сколько опасностей подстерегает храбрых кавалеров, пока они, молодые, белозубые — в руках вместо копий шесты с венками, на поясе вместо мечей плетеные бутыли с вином — разыскивают цветочный замок, чтобы напасть на него, чтобы наброситься, чтобы одолеть и взять сладкую добычу.
Вот уже и речка вертлявая, безымянная, в этих краях самая широкая — скачет по острой хребтине ущелья, перемывает позвонки-камушки. Мост здесь был, но ранней весною его смысло вниз, в долину, остались только старые каменные опоры. На скале, выше воды в человеческий рост, — маленькое каменное распятие. Не распятие даже, а только один Христос с жалобно раскинутыми руками и подкосившимися ногами. Ступни у Христа огромные, горсти — огромные, бородатое лицо сморщено и наклонено к плечу, с рук свешиваются желтые клочья старой травы — оставлены наводнением.
Двинулись кавалеры вдоль речки, переговариваясь. Что тут сделаешь? Дамы, похоже, далеко забрались, их вдруг, с наскока, не отыщешь. За реку переправляться надо, а по колено в ледяной воде по коварным камушкам идти неохота.
— Каждый год переправу сносит, — сказал эн Гастон, сердито плюнув. — Мой отец посадил здесь когда-то переправщика… Может, он и до сих пор сидит.
Стали искать переправщика и действительно вскорости натолкнулись на хижину, сложенную из обломков моста и крытую колкими ветками.
— Ну вот, полюбуйтесь! — возмутился Одар де Батц. — Никого!
А похлебка с размоченным хлебом в горшке была еще теплая, так что нерадивого переправщика следовало высматривать где-нибудь поблизости. Решили подождать — живая душа от теплой похлебки далеко не уходит. И вправду, вскоре появился детина косматый, росту огромного. Речью был невнятен, голосом груб, пахло от него кислым сыром — в общем, это был мужлан из мужланов.