— До Пятидесятницы, мессир, — говорит Алендрок.
И уходит, оставляя Симона истекать пеной бессильного гнева.
Молчание тянется долго. Наконец Симон вздыхает, опускает плечи и говорит тулузскому епископу, от которого не имел духовных тайн:
— Одно знаю: или я брошу Тулузу себе под ноги, или…
И замолкает, усмехаясь.
— Или? — осторожно напоминает Фалькон.
Симон заключает отчетливо, почти с весельем:
— Или она меня убьет.
* * *
С той башней, что стояла на левом берегу, почти под окнами госпиталя святой Марии, граф Симон расправился незатейливо и скоро. Под стены подкатили катапульту, взятую здесь же, в Сен-Сиприене, и начали скучно метать камни, не меняя прицела.
Гарнизон, запертый в башне, пробовал огрызаться, но вскоре растратил все стрелы и притих. Мессир Голод уже пробрался в башню. Его, понятное дело, не звали, но о скором его появлении догадывались.
Рожьер и Террид на правом берегу изнывали от заботы, да только башне от этого не было никакого проку. Тулузцы пытались даже доставить осажденным хлеба и воды, но Симон успел раньше.
После очередного залпа его катапульты башня обрушилась со страшным шумом. Взметнулся столб воды, выше прежней башни, и рухнул обратно в Гаронну. Люди, бывшие в осаде, погибли.
Над руинами взметнулся флаг Монфора.
* * *
И вот прибыл в Тулузу долгожданный Рамонет, молодой граф всея Тулузы или как он там себя беззаконно именовал. Насмешливо кривя узкие губы, Симон с крыши госпиталя смотрел на помпезное шествие, сотрясающее правый берег. Потом спустился в лагерь и велел копейщикам держаться наготове. Мол, скоро.
Наутро по броду против разрушенных мельниц Базакля, не таясь, пересек реку гордый бокерский герой и с ним множество доблестных авиньонских рыцарей.
Симон без особенного труда отбил их атаку и погнал Рамонета назад, к берегу, на ходу обходя его справа и слева.
Рамонет видел, что еще немного — и франки сомкнут клещи на его нежной шее. Несся к Гаронне сломя голову.
Прикрывая переправу для юного графа, Террид поставил одну катапульту у брода, другую — возле уцелевшей башни Нового моста.
Башню обороняли с особенным ожесточением. Кроме десятка рыцарей, готовых биться за Рамонета насмерть, там засели, скрываясь за высокими щитами, арбалетчики из Фуа.
Монфор и бок о бок с ним оба его старших сына во главе своих отрядов влетели на правый берег. Не останавливаясь, разделились. Симон отвлек на себя почти весь отряд Рамонета. Сыновьям оставил башню.
Под градом стрел и камней помчались к ней Амори и его младший брат Гюи. Зарубили прислугу, искрошили щиты вместе с арбалетчиками — кто не успел скрыться.
Затем Амори махнул брату, чтобы тот остановил малый отряд копейщиков, а сам начал забрасывать башню горящими факелами.
В башне яростно кричали. Когда занялись деревянные перекрытия, крики задохнулись. Франки заняли вход, готовые убивать спасшихся от пламени.
Издалека до Амори донесся утробный рев роговых труб: отец звал отступать. Амори погнал коня по берегу, к броду. Он слышал, как за спиной у него, разбрызгивая воду, скачут франкские конники.
И только миновав брод, понял вдруг, что брата с ним нет.
Гюи остался на правом берегу.
* * *
Две коротких, тяжелых арбалетных стрелы. Придавили, будто глыбой. Одна пробила грудь, вторая пригвоздила левую руку к узловатым корням старого дерева. И оттого не шевельнуться.
Неподалеку горит башня. Гюи не может видеть ее, но его обдает волнами жара.
Он дышит все тише. Жизнь выходит из тела с каждым вздохом.
К нему подходит человек. И еще несколько. Они разговаривают. Гюи почти не различает голосов — всё тонет в долгожданном белом тумане. Смертное безмолвие опускается над ним.
Один голос:
— Сын Монфора!
Другой:
— А, так я не ошибся…
Наклонившись, этот человек засматривает в мутнеющие глаза молодого бигоррского графа. Назойливо так смотрит, будто влезть хочет.
— Я Рожьер де Коминж, родич. Признал меня?
Гюи шевелит губами. «Pater nos…» В углу рта выступает розовая пена.
Выпрямившись, Рожьер с размаху бьет его в бок ногой.
— Вот тебе Бигорра!..
И еще Рожьер говорит, не заботясь больше о том, слышит ли его Гюи де Монфор:
— Перебросьте эту падаль в Нарбоннский замок. — И добавляет, усмехнувшись: — По кускам.
* * *
Незрячая и глухая, подстреленной гусыней бьется Алиса. Кричит по своему ребенку, будто мужланка из Иль-де-Франса. Зареванные дочери виснут у нее на руках.
Пшеничные волосы, доселе не знавшие седины, разом подернуло пеплом. Растрепались, мотаются помелом.
Пугая дочерей, Алиса бессмысленно мычит и стонет.
Но вот врывается, на ходу расплескивая горячее, Аньес — тощенькая, невидная Аньес, нерадивая прислужница, подружка Гюи де Монфора. Того Гюи, что лежит сейчас в гробу, до глаз закрытый покрывалом.
Аньес бесцеремонно отрывает от Алисы девушек, отпихивает их в сторону, словно ненужный хлам. Она цепко хватает Алису за шею, приобняв ее — крупную, дрожащую всем телом. Подносит питье к трясущимся губам госпожи.
Алиса отбивается, пытается увернуться. Но настырная, ненавистная сейчас Аньес — откуда только наглости набралась! — силком поит ее, щедро поливая при том роскошный атлас графининого платья.
Алиса выталкивает из груди трудный крик: