Гюи, граф Бигоррский, был в те часы на охоте, в долине, а Гийом де Жерон, богатый торговец овцами, обмываемый губкой, смоченной в воде и уксусе, глядел белыми глазами за грань земного бытия — упокоенный, молчащий.
Симон велит сержантам убрать руки с плеч Оливьера — пусть стоит свободно. Вот Оливьер и стоит свободно — стройный, старый, бестелесный почти — и бесстрашно глядит на Симона.
Симон говорит:
— Как завоевал я земли эти мечом и доблестью и получил их от Папы Римского и государя моего, короля Франции, в ленное держание, то и суд здесь вершу я.
— Суди же меня по своему закону, — отвечает Оливьер. — Я готов говорить с тобой.
Приор из Святого Стефана говорит:
— Этот человек поносит святую католическую Церковь и совращает в свою ересь других.
— Я не еретик, — возражает Оливьер. — Вера наша чиста, и в том, что мы исповедуем, нет поношения Господу. Отрезвитесь от опьянения тьмой и выслушайте.
Симон молчит.
Приор говорит:
— Пусть произнесет перед вами, мессен граф, исповедание свое, чтобы вы слышали и поняли.
— Хорошо, — говорит Симон.
— Мы верим в истинного Бога. В Сына Его Иисуса Христа. В сошествие Святого Духа на апостолов. В воскресение. В крещение. В спасение для человека, будь то мужчина или женщина — безразлично.
Воцаряется молчание. Симон глядит на Оливьера и безмолвствует. Глядит на одного только Оливьера, будто никого другого рядом и нет.
Оливьер поднимает руки, снимает с головы капюшон.
Приор с ненавистью произносит:
— Да, конечно. Они веруют в воскресение, но не тела. Они признают крещение, да только не водой. У них и Писание есть, но не такое, как наше, и книг Ветхого Завета они не принимают. Да, они говорят о спасении, но лишь для тех, кто перешел в их дьявольскую секту. Они лгут и уворачиваются, мессен граф, этому научил еретиков их отец — дьявол.
При этих словах приор яростно обмахивается крестом.
Симон спрашивает у Оливьера:
— Правда ли, что вы поклоняетесь дьяволу?
Оливьер отвечает:
— Мы верим в истинного Бога и к нему обращаем молитву и упование. Но признаем мы также и творца всего непотребного и злого.
— Что же есть зло?
— Все, что имеет плоть.
— И ты?
Оливьер не опускает глаз.
— И мое тело — тоже.
Симон хорошо знает Евангелие. Он превосходно понимает, какую роль сейчас навязывает ему этот еретик. Тихо скрипит зубами.
Синие глаза Оливьера улыбаются.
Симон спрашивает:
— Правду ли говорят о вас, что вы призываете дьявола, и он является вам как черный кот и что вы лобызаете его под хвостом?
— Я этого не делал, — говорит Оливьер.
Симон спрашивает:
— Правду ли говорят о вас, что вы призываете дьявола, и он является вам как черный кот и что вы лобызаете его под хвостом?
— Я этого не делал, — говорит Оливьер.
— Правда ли, что вы совокупляетесь, подобно змеям, в клубке, что убиваете потом рожденных таким образом детей?
— Нет, это неправда, — отвечает Оливьер. — Многие из нас девственны.
— И ты?
— И я.
Симон — отец семерых детей, тяжеловесный, настоящее пиршество плоти. Он хмурится. Ему вдруг делается противно.
Приор говорит:
— Этот человек, Оливьер, — он смущает веру, совращает души, губит католиков. Разве всего этого не достаточно, чтобы осудить его смерти?
Оливьер, не глядя на приора, отзывается презрительно:
— Невежество — истинный враг души. Ваши прелаты, мессен граф, не прелаты, а Пилаты. Сами грешат, а осуждают смерти невинных. Не мы, а они губят людей, совращают их души.
От этого «Пилата», брошенного прямо в лицо, Симон окаменевает. Только широкие крылья носа подрагивают.
Наконец Симон спрашивает:
— Ты живешь здесь, в Тарбе? Где твой дом?
— Я пришел в Тарб только сегодня.
— Зачем?
— Вы хорошо знаете, мессен граф, зачем. Ведь это вы оторвали меня от смертного ложа, когда умирающий принимал утешение из моих рук.
— Ты знал, что я здесь?
— Да.
— Как же ты посмел явиться сюда?
Оливьер слегка подается вперед.
— По примеру апостолов, подхватив из их рук упадающий пастырский посох, ходим мы по дорогам, от селения к селению, от города к городу. Везде мы разносим слово истины. Мы как агнцы среди волков, среди гонений и притеснений. Мы живем под смертным страхом. Но нет ничего такого, что заставило бы нас оставить этот путь, ибо наше Царство — не от мира сего.
Симон спрашивает:
— Кто призвал тебя в Тарб?
— Господь.
— Я спрашиваю, кто тот посланный, который передал тебе просьбу явиться в Тарб?
— А я и отвечаю вам, мессен граф: Господь.
Симон впервые за все время обращает взгляд на Аньена. Кивает тому подбородком: говори. Тот с готовностью вступает в разговор:
— Мессен, мой отец говорит правду. Мы сидели за братской трапезой — это было за много верст отсюда, в одиноком месте. Мой отец творил молитву. И вдруг посреди молитвы он остановился и поднял голову, будто его внезапно окликнули. Но никто из нас не слышал никаких голосов. Тогда мой отец вдруг встал и сказал, что его позвали. Он взял книгу Писания, кусок хлеба, положил все это в сумку и велел мне сопровождать его.
— Где же это «одинокое место»?
— Я не могу сказать.
Оливьер перебивает:
— Напрасно вы стали бы искать там наших братьев. Они уже оставили это убежище.
— Их много, ваших братьев?
— Да.
Оливьер глядит на Симона чуть ли не сочувственно.